Антикварщики

– Спасибо.

– Вот, пожалуйста, – он разгладил газету и хлопнул по ней ладонью. – «Авторитетный источник в МВД сообщил, что версия политического убийства кажется наиболее реальной. Кому выгодно представлять гибель видного общественного деятеля как обычную уголовщину?»

– Чего это у них за источник такой?

– Понятия не имею. Переворошили щелкоперы все выступления Порфирьева, составили длинный список тех политических деятелей и сил, которым доставалось от него больше всех. «Это убийство пополнит число нераскрытых дел. Кому выгодно – главный вопрос. Будет ли на него ответ?»

– Какие же идиоты, – только и сказал я.

– Может, и идиоты. Но умные. Такую новую волну подняли. Вчера Семенычу и начальнику МУРа заместитель генерального прокурора мылил холку. Пока ты в подворотнях в свое удовольствие кулаками машешь, шеф меня утюжит по телефону и обещает спустить с нас семь шкур, если мы завалим комбинацию.

– А чего бы нам ее завалить? – отмахнулся я небрежно.

– Ох, интурист, хорошо, если ты прав…

* * *

Пожилая монашка в длинном черном одеянии охрипшим голосом кричит:

– Не курить! Ноу смокинг! Здесь вам не Америка!

Внимания на нее никто не обращает. Стайка увешанных фотоаппаратами янки пялится на голубые и золотые купола соборов и щелкает «Кодаками». На их лицах приклеенные раз и навсегда – с детства и до смерти – улыбки, глаза оловянные и ничего не выражающие. У них вид людей, свалившихся с Луны. Тут же снуют быстрые и любопытные, как мангусты, японцы. Им до всего есть дело, секунда – они уже на ступенях, следующее мгновение – ощупывают старинные камни. Богомольные старушки, опираясь на клюки, бредут к святому источнику. Безногие нищие просят милостыню, недовольно ворча, когда в пакеты из-под молока ложатся монеты, а не бумажки. Идет торг иконками, духовной литературой и крестиками. Монастырь – один из оплотов православия, живет какой-то странной, благостной и вместе с тем выставочной, умиротворенной и суетной жизнью.

Даже замученная, очерствелая душа опера оттаивает при виде потрясающе красивых куполов, ажурных колоколен. Становишься посреди соборной площади, вдыхаешь полной грудью наполненный весенними ароматами воздух и осознаешь, что вся наша мирская сумятица немногого стоит. Все наши стремления, страхи, треволнения, войны – лишь круги на воде истории. И понимаешь, что вечна матушка-Россия. Вечен наш мятущийся русский дух.

Я ознакомился с монастырскими запасниками – в недавнем прошлом музеем атеизма. Совсем размяк. Расчувствовался. И с удовольствием бы забыл, зачем сюда пришел. Но надо срочно настраиваться на рабочий лад. Вперед. Путь мой лежит на площадь – главное место работы самодеятельных художников и «матрешечников».

Площадь перед монастырем заставлена машинами и туристическими автобусами. Туристы тянулись к массивным воротам, в которые ломились еще татаро-монгольские полчища.

У синего, похожего на елочную игрушку автобуса с затемненными стеклами строгий гид считал по головам выстроившихся в шеренгу немцев – в основном старушек и старичков-одуванчиков, из тех, которые, похоже, еще воевали под Сталинградом.

«Матрешечники» и сувенирщики стояли длинной шеренгой, предлагая свой товар. Некоторые торговали с машин, некоторые устроились уютно на складных стульях перед складными столиками. Иностранцы, развесив уши и выпучив глаза, любовались на «русиш экзотик», образцы искусства туземцев заснеженной загадочной страны. Якобы Палех. Якобы Мстера. Якобы Федоскино. На мой взгляд человека, давно имеющего дело с искусством, матрешки, шкатулки, пасхальные яйца были весьма далеки от канонов. Слева от «матрешечников» сидели художники, предлагавшие картины с изображением монастыря или экспресс-изготовление портретов. Пара портретистов были весьма неплохи.

Ба, а вот и оно – знакомое битое лицо. Принадлежит Малышу. Он напористо раскручивал долговязого, пестро одетого иноземца на покупку большой аляповатой матрешки. В пакете жертвы уже лежали шкатулка и макет собора. Рядом с Малышом я различил еще один знакомый лик – тоже битый, тоже с синяком, прикрытым черными очками. Это лик Наташи.

Иноземец слабо отталкивал от себя матрешку, но Малыш, бойко щебеча на ломаном английском, развивал наступление. Наконец турист сдался, положил матрешку в сумку, отслюнявил несколько «деревянных» купюр и отправился прочь, раздумывая, на много ли его надули. Судя по довольному выражению Малыша, надули прилично.

– Привет нэпманам, – сказал я.

– Здрасте, – проворковала Наташа.

– Привет, – кивнул Малыш.

– Как торг идет?

– Ни то ни се, – недовольно произнес он. – Вон, петух гамбургский – первый за сегодня. Я ему говорю – полсотни, а он мне – десять баксов. За десять баксов ему пусть негр ламбаду пляшет! На тридцати порешили.

– Долго еще тебе здесь?

– Валуй с Хорьком через полчаса сменят.

– Давай по пивку вдарим. Разговор есть. А пока Наташа за тебя посидит.

– Не знаю…

– Наташа посидит. Правда? – посмотрел я на девушку.

Она обиженно поджала губки, хотела что-то возразить, но я заткнул ее очаровательный рот шоколадом «Виспа», с которым, поговаривают в рекламе, можно делать то, что тебе нравится. Наташа же вынуждена была делать то, что ей совершенно не нравится. Но тут уж ничего не попишешь. Мне нужна вовсе не она, а Малыш.

Пивбар располагался недалеко от монастырской площади. Народу там было немного. Я взял пару кружек пива, и мы приземлились за свободный столик. Такая жизнь – то с Егором пиво пей, то с Малышом. Тяжела милицейская доля.

– За встречу, – поднял я кружку.

Малыш ополовинил ее, откинулся на спинку стула. Потрогал саднящую рану под глазом.

– Здорово ты меня приложил.

– Это тебе урок – не знаешь, что перед тобой за морда, не лезь в нее кулаком. Вам еще повезло, что человек добрый попался. А то бы вас в морге давно обмыли.

– Ты где так бить научился?

– Было где. Сам-то ты, вижу, спортом занимался.

– Первый разряд по волейболу. И еще пояс по карате.

– Хорошо, наверное, жить в городе-музее? – Я отхлебнул пиво. – Красиво.

– Дыра, она и есть дыра, – недовольно пробурчал Малыш. – За копейки настоишься на морозе. А денег – кот наплакал. Разве это жизнь?

– Ищи профессию по душе.

– За станок? Так в городе половина заводов стоит. Вообще-то я в институте учился. Еще в школе призовые места на республиканских олимпиадах по химии брал. Надежды подавал, так говорили, – криво усмехнулся Малыш. – Закопал талант. А на черта он нужен? На заводе за сто пятьдесят баксов пахать, да и те не получишь… На курсе моем были парни, тоже из подававших надежды. Одному ногти вырвали, затем гитарной струной удавили, труп сожгли. Двоих посадили. Они «Крокодил» делали.

– Триметилфентанил?

– Ага. Наркотик. Лучший синтетик. Не, мне не надобно ни вашей наркоты, ни вашей работы на дядю. Мои родичи всю жизнь заводу отдали. Отец – ведущий конструктор был. А сейчас? Без денег, без работы. Правда, говорят, ветеранам труда новые льготы скоро будут.

– Какие?

– Переходить улицу на красный свет. И заплывать за буйки.

– И бить кирпичом по взрывателю бомбы.

– Ага… Так что дорога у нас – или в «матрешечники», или в палаточники, или в рэкет. Приличный бизнес – там бывшие комсомольцы и блатная братва засела. Нам же куда податься?