Антисоветская блокада и ее крушение

Правительство Великобритании тотчас же направило своему послу в России Д. Бьюкенену инструкции, предлагавшие воздерживаться от любых отношений с Советским правительством, «от всякого шага, который мог бы означать признание».^{30} Как сообщал 26 ноября 1917 г. американский посол в Лондоне У. Пэйдж в госдепартамент США, «Министерство торговли Англии информировало нас, что практически установлено эмбарго на все поставки Великобритании в России».^{31} Вместе с тем английское правительство, фактически уже вступив на путь организации политики экономической блокады Советской России, старалось до поры до времени не делать этого открыто. В конце декабря 1917 г. тот же Пейдж телеграфировал госсекретарю Лансингу: «Форин оффис только что рекомендовал, не прибегая пока к формальному объявлению и публичному оглашению эмбарго на вывоз военных припасов и остальных товаров в Россию из всех районов Британской империи, приостановить поставки в Россию».^{32}

Такая тактика основывалась на уверенности в скором падении власти большевиков и оставляла возможность для немедленного возобновления торговли с Россией в случае, если это произойдет. Особых сомнений на этот счет английские правящие круги не испытывали. Так, например, буржуазная «Дейли телеграф» 5 января 1918 г. писала, что Советское правительство «может прекратить свое существование каждый час, и ни один здравомыслящий человек не поверит в то, что оно может прожить хотя бы еще один месяц».^{33} Однако ожидаемое «падение» все не наступало и торговля между двумя странами практически быстро сходила на нет.

Еще более активно к политике экономического бойкота Советской России стало переходить правительство Франции. Оно отказалось даже впустить на территорию страны советского официального представителя, Л. Б. Каменева, снабженного визой посла Франции в России Нуланса.^{34} Что касается торгово-экономических связей с Советской Россией, то французский премьер-министр Ж. Клемансо выразил полное согласие с политикой экономического бойкота пролетарского государства.^{35}

Французские правящие круги в большей степени, чем буржуазия какой-либо другой страны, не могли простить Советской власти революционного законодательства в области экономики — декретов об аннулировании иностранных займов, национализации промышленности, от которых они сильно пострадали. Поэтому всякие торговые контакты по существу были прерваны, и статистика зафиксировала лишь мизерные цифры оборота между двумя странами. С момента Октябрьской революции и долгие годы спустя в сознании французских буржуа психология шейлоков превалировала над здравым смыслом дельцов и коммерсантов. Естественно, что ни о каких экономических связях в таких условиях не могло быть и речи.

Хотя США за годы первой мировой войны стали одним из главных партнеров России в области хозяйственного сотрудничества, правящие круги и этой ведущей капиталистической державы мира сразу же после Октябрьской революции заняли крайне негативную позицию в отношении Советской России. В ряде инструкций государственного секретаря Р. Лансинга послу в России Д. Фрэнсису предписывалось не вступать в официальные отношения с работниками Наркоминдела и не давать никаких ответов на призывы Советского правительства к странам Антанты вступить в переговоры о всеобщем демократическом мире.^{36}

Одним из первых шагов правительства США после Октябрьской революции было фактическое прекращение всяких хозяйственных связей с Советской Россией. Спустя два дня после революции Д. Фрэнсис рекомендовал Лансингу не давать «никаких займов России в настоящее время».^{37} 19 ноября 1917 г. Военное торговое управление США заявило о запрещении «выдачи всяких лицензий на экспорт контролируемых товаров в Россию, включая лицензии на морские перевозки через Тихий океан».^{38}

В 20-х числах ноября 1917 г. между правительством США и его союзниками в Европе проходили оживленные консультации по вопросу о прекращении поставок в Россию и торговли с нею. В те же дни вашингтонская администрация опубликовала заявление относительно торговли с Советской Россией. «Правительство, — говорилось в нем, ™ прежде чем разрешить экспорт американских продуктов, желает знать, в чьи руки они попадут в России. Экспорт в Россию будет возобновлен только после сформирования устойчивого правительства, которое может быть признано Соединенными Штатами, но в случае, если большевики останутся у власти и будут продолжать осуществление своей программы заключения мира с Германией, настоящее эмбарго на экспорт в Россию останется в силе».^{39} Для осуществления этой политики фактического экономического и политического бойкота как нельзя более подходил посол Д. Фрэнсис, который позднее, в своем выступлении на заседании пресловутой «овэрменской» подкомиссии американского сената 8 марта 1919 г., призванной публично осудить Советскую Россию, заявил: «Большевики не заслуживают признания, не заслуживают даже деловых сношений».^{40}Вместе с тем правительство США не пренебрегало полуофициальными контактами с советскими представителями, питая надежду на то, что этим путем удастся предотвратить заключение мира между РСФСР и Германией. Поэтому Фрэнсис до поры до времени не противодействовал переговорам, в которые вступали с ответственными работниками различных советских ведомств американские представители в России — полковник Р. Робинс, Г. К. Эмери и др.

Что касается деятельности самого Фрэнсиса, то она, помимо ревностного осуществления экономического эмбарго, направленного исключительно против большевистского правительства, одновременно имела целью оказывать воздействие на развитие событий в России посредством реализации упомянутой во Введении «теории контраста». Вот два образчика попыток в этом направлении.

24 ноября Фрэнсис предлагает Лансингу выпустить от имени президента «обращение к русскому народу», которое содержало бы обещание США продолжать снабжение населения России одеждой, обувью и т. д.^{41}Смысл и антисоветская направленность этой акции раскрываются в официальном сообщении, опубликованном в Вашингтоне 4 февраля 1918 г., которое, возможно, явилось результатом этого или подобных ему предложений Фрэнсиса. «В целях смягчения страданий, испытываемых ныне населением России, — указывалось в нем, — государственный департамент решил, что американское правительство не прекратит экспорта необходимых припасов из Америки в Россию. Принято постановление о разрешении вывоза всех припасов, кроме амуниции… В официальных кругах Вашингтона высказывается мнение, что русский народ не должен в связи с происходящим политическим развитием (разрядка моя. — В. Ш.) быть покинут и отрезан от всякой помощи со стороны внешнего мира».^{42}

Из других официальных заявлений и писем Фрэнсиса и Лансинга, относящихся к февралю 1918 г., совершенно определенно следует, что речь шла о стремлении оказать помощь контрреволюционным силам на территории России и их представителям в США. Просьбы же Советского правительства установить экономические взаимоотношения встречали решительный отказ.^{43}

Если бывшие союзники России в войне фактически уже в первые месяцы существования Советского государства встали на путь «молчаливого экономического разрыва» с ним, который оказался прелюдией к установлению военно-экономической блокады, то политика Германии в это время была несколько иной. Она вступила в переговоры с советскими представителями в Брест-Литовске. Однако ее линия в этих переговорах по вопросу об экономических связях с Советским государством на протяжении декабря 1917—февраля 1918 г. сводилась к попытке навязать ему неравноправные отношения на основе восстановления старого, невыгодного России торгового договора с Германией 1904 г. Встретив решительное сопротивление в этом вопросе и не добившись согласия на такие условия, германские представители, как известно, перешли к ультиматумам по всем пунктам переговоров, которые после применения немцами вооруженной силы и в связи с невозможностью для Советского государства вступать в войну завершились подписанием Брест-Литовского мирного договора 3 марта 1918 г. В своих основных экономических статьях он закреплял империалистические притязания германской буржуазии и не являлся результатом добровольного компромисса социалистического и капиталистического государств в области хозяйственных отношений. Тем не менее благодаря ему открылись возможности возобновления торговых связей РСФСР с Германией и последняя на известное время отпала от участия в складывавшейся политике экономического бойкота Советского государства.^{44}

НАЦИОНАЛИЗАЦИЯ ВНЕШНЕЙ ТОРГОВЛИ

И ОТНОШЕНИЯ С ГЕРМАНИЕЙ

Столкнувшись в первые же послереволюционные месяцы с проявлениями со стороны Запада «молчаливого экономического разрыва», Советское правительство тем не менее предприняло меры к тому, чтобы организовать внешнюю торговлю страны на социалистических началах. Для этого потребовались известный период перестройки этой области международной деятельности государства и настойчивые попытки добиться практической организации взаимовыгодных торговых отношений со странами Запада.

До первой мировой войны внешняя торговля России была сферой частного предпринимательства. Она отвечала прежде всего интересам господствующих классов страны — капиталистов и помещиков — и мало учитывала потребности трудящихся масс, народного хозяйства в целом. Между тем состояние экономики страны, переживавшей к концу империалистической войны тяжелый кризис, вызвало самую острую нужду в некоторых предметах заграничного производства. В упоминавшемся докладе М. Г. Вронского 15 мая 1918 г. было достаточно четко определено все самое необходимое, в чем нуждалось Советское государство: «1) в экономической помощи для поднятия продуктивности нашего сельского хозяйства, 2) в экономической помощи для увеличения производительности отдельных отраслей нашей промышленности и горнозаводства, 3) в возможной помощи для увеличения нашего транспорта».^{45}

Вместе с тем, разрабатывая направления экономических связей, Советское государство трезво учитывало свои возможности в области экспорта. Основную часть вывоза дореволюционной России на мировой рынок составляло сырье, и прежде всего продукты сельского хозяйства. В годы войны экспорт хлебных злаков и другой продукции земледелия почти полностью прекратился. Это объяснялось сокращением посевных площадей, снижением урожайности, общего валового сбора продукции, стремлением крестьянства удержать хлеб ввиду обесценения денег и т. д.^{46} После победы Октябрьской революции, когда общий упадок сельского хозяйства сказался со всей остротой, тяжелое продовольственное положение, уже сильно ощущавшееся в течение всего 1917 г., приобрело характер угрозы настоящего голода. Особенно трудным было весной 1918 г. положение Москвы, Петрограда и ряда других промышленных центров. Понятно, что в этих условиях Советская власть, прилагавшая все силы для решения продовольственной проблемы, не могла и думать об экспорте сельскохозяйственных продуктов.

Определяя свою внешнеэкономическую ориентацию в 1918 г., Советское государство не могло игнорировать и традиции в области хозяйственных связей России с зарубежными странами, которые сложились до Октябрьской революции, Ознакомление со статистикой внешней торговли Российской империи позволяет сделать вывод, что главным направлением обмена материальными ценностями в довоенные годы было западное (до 95 % торгового оборота), при атом обороты внешней торговли только с десятью западными государствами превышали в 1909–1913 гг. 80 % всего внешнеторгового оборота страны. Более того, ввоз в Российскую империю лишь из трех государств (Германии, Великобритании и США) в 1909–1913 гг. составил по ценности 63.8 % всего импорта, а вывоз за эти же годы в Германию, Великобританию и Голландию—61.6 % всего экспорта. Таким образом, дореволюционная Россия обменивалась материальными ценностями в основном с западными, и главным образом с наиболее сильными и развитыми капиталистическими государствами. Именно из них в Россию ввозились преимущественно изделия промышленности, производственное сырье и полуфабрикаты.^{47} Вполне естественно поэтому, что условия возобновления отношений стали разрабатываться Советским правительством в первую очередь применительно к развитым буржуазным государствам и попытки установить торговые связи предпринимались также по отношению к ним. Но прежде возник вопрос о перестройке самой внешней торговли.