Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
Следовательно, показания Шамрая в этой части — ложь, вызванная стремлением обвиняемого уйти от ответственности за проявленную им халатность…»
— Шамрай еще не обвиняемый, — сказал Сухоруков.
— Да, там описка. Он еще не обвиняемый…
Виктор прикурил от своей папиросы.
— Явич все-таки был в ту ночь на станции или нет?
— Был. Гугаева не ошиблась. Но на перроне он оказался уже после начала пожара, около четырех утра.
— А до этого?
— Выдвинутое им алиби подтвердилось. Ночь он провел на даче своих приятелей.
— Борисоглебских?
— Да. Их дача вот здесь, по другую сторону железнодорожной линии, — я показал Сухорукову помеченное крестиком место на плане. — В трех километрах
— Но Борисоглебский же опроверг алиби Явича.
— Да, после того как Шамрай посоветовал «не вмешиваться в эту грязную историю»…
— Показания Борисоглебского?
— И его и ее. Я их допрашивал перед отъездом в командировку.
— Явич во время пожара находился на станции?
— Нет. Увидев зарево, он решил оказать помощь в тушении и отправился в поселок, но, выяснив по пути, что горит дача Шамрая, и опасаясь навлечь на себя подозрения, вернулся на станцию. Там он вскочил в проходивший товарный поезд и уехал в Москву. Этим, кстати, объясняются царапина и отсутствие пуговиц на сорочке.
Вторая страница прочитана. Теперь третья:
«…Как видно из последнего протокола допроса Зайковой и ряда оперативных данных, явной ложью является также утверждение Шамрая о поджоге и нападении неизвестного, покушавшегося якобы на убийство. Причина пожара скорей всего — неосторожное обращение с электронагревательным прибором. При опросе жена Шамрая сказала, что ее муж отличается рассеянностью и неоднократно забывал выключать электроплитку, что дважды чуть было не привело к пожару. Кроме того, на месте происшествия старшим оперуполномоченным Русиновым был обнаружен не приобщенный по неизвестным мне мотивам к делу обгоревший обрывок электропровода с розеткой, в которую вставлен штепсель…»
— Выстрелы? — спросил Сухоруков. — Ведь многие свидетели слышали выстрелы…
— Шамрай хранил на даче охотничьи припасы, в том числе порох. По этому поводу имеется заключение специалистов по баллистике.
— Взрывы под воздействием высокой температуры?
— Совершенно верно. Поэтому мы и не обнаружили ни пуль, ни следов от них.
Четвертая страница:
«…Вымышленная от начала и до конца версия о покушении служила далеко идущим целям.
Выговор за троцкистские колебания не только препятствовал продвижению Шамрая по службе, но и вызывал у некоторых членов партии, работающих под его началом, сомнения в возможности дальнейшего пребывания Шамрая на посту управляющего трестом и члена комиссии (см. копии протокола партийного собрания в тресте от 3/Х 1934 г. и заявлений в райком партии тт. Якобса и Хабарова). Между тем вымышленная версия о покушении не только оправдывала потерю документов, но и способствовала упрочению положения Шамрая, создавала вокруг его имени определенный ореол, позволяла нажить политический капитал. В этом смысле очень характерны заметка «Пожар» в стенгазете треста (см. копию), которую Шамрай не постеснялся отредактировать в нужном для него духе, выступления Шамрая на торжественном вечере служащих треста и встрече с профсоюзным активом…
Шамрай, умело используя естественную реакцию общественности своего учреждения и сотрудников милиции на заявление о покушении, всеми силами препятствовал установлению истины, оказывал давление на свидетелей и руководящих работников вышестоящих органов дознания, спекулируя на таких понятиях, как бдительность, классовая борьба».
Пятая страница, шестая, седьмая и, наконец, восьмая:
«…В связи со всем вышеизложенным считаю:
а) поведение Шамрая компрометирует высокое звание члена партии;
б) оно несовместимо с дальнейшим пребыванием в партии;
в) действия Шамрая, выразившиеся в даче ложных показаний и обработке свидетелей, уголовно наказуемы.
Поэтому прошу:
1. Проинформировать
о происшедшем парторганизацию треста и райком ВКП(б).2. Направить представление об освобождении Шамрая от занимаемой должности.
3. Рассмотреть вопрос о привлечении его к уголовной ответственности.
4. Назначить комиссию для проверки работы старшего оперуполномоченного т. Эрлиха по расследованию указанного дела…»
Сухоруков дочитал докладную до конца. Отложил ее в сторону. Потер ладонью лоб. Под куцыми бровями лезвиями бритвы тускло блестели сузившиеся глаза.
Я достал из портфеля протоколы — толстую стопку бумаг. Сухоруков просмотрел лежащий сверху протокол. Скрипнув креслом, встал, отнес документы в сейф, дважды повернул ключ. Все это без единого слова, молча. Но мне его молчание говорило больше, чем любые слова. Уж как-то так у нас сложилось, что молча мы всегда лучше понимали друг друга, чем. когда пытались объясниться.
Виктор снял телефонную трубку:
— Говорит Сухоруков. Соедините меня с Долматовым… Здравствуй еще раз. Мне с тобой нужно срочно переговорить. По «горелому делу». Совершенно новые обстоятельства. Да, срочно… Очень срочно… Ты угадал: почти пожар… Хорошо, через десять минут…
Он повесил трубку.
— А все-таки ты мальчишка, Сашка. Совсем пацан. Тебя в детстве часто секли?
— Ни разу.
Виктор удивленно посмотрел на меня:
— Врешь!
— Честное слово, нет.
— Все равно врешь.
— Да нет же…
— Ну, нет так нет, — примирительно сказал он и, помолчав, добавил: — А меня в пацаньи годы частенько секли… Чуть ли не каждый день. И мать и отец. Только у матери рука была женская, легкая. У отца — потяжелей… Помнишь моего отца?
— Помню…
— Хороший мужик был. Разумный… Значит, говоришь, не секли? Ну, ну… — Он налил в стакан воду из графина, сделал два глотка, поставил стакан на стол. — А заседание партбюро, наверно, будет в середине следующей недели…
Мой дневник заканчивается словами: «Заседание партбюро». Такой же краткой записью следовало бы, видимо, завершить и книгу, где читателю уже почти все ясно из предыдущей главы, а оставшееся «почти» совсем нетрудно домыслить. Но разбежавшееся перо останавливается не сразу, а память не желает подчиняться требованиям логики. Она восстанавливает передо мной большую, давно уже переделанную после очередного или внеочередного ремонта комнату в доме 38, где теперь надстроен еще один этаж, клубы табачного дыма, стакан и карандаш вместо председательского колокольчика, разгоряченные лица членов партбюро и растерянность в глазах Фуфаева.
Я хорошо помню вопросы, выступления, реплики Долматова и составленный им проект решения, по определению Цатурова, самого длинного решения, которое когда-либо выносило партбюро за всю историю своего существования. Партбюро не только поддержало мои предложения, которые я перечислил в докладной. В решении нашлось место и для Фуфаева, и для Сухорукова, и для Белецкого. Отметив мою настойчивость, принципиальность и другие похвальные качества, проявленные при расследовании «горелого дела», бюро — надо признать, что вполне справедливо, — осудило некоторые мои поступки, в частности то, что я не сообщил руководству о просьбе Риты. Лишь один участник всей этой истории не был упомянут — Русинов. Он остался в стороне. Не приобщенный к делу кусок провода? Оплошность, конечно. Но он, точно так же как и Эрлих, не предполагал, что в дальнейшем это будет иметь значение. С кем не бывает? В работе каждого можно отыскать погрешности. Все мы далеки от идеала. А в остальном… Его не за что было ни ругать, ни хвалить. Партбюро в отношении его не располагало никакими вескими данными: ни «с одной стороны», ни «с другой стороны».