Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11

– Вы решили спасти меня? – прошептала женщина.

Если бы ситуация не была столь напряженной, Гуров не выдержал бы и рассмеялся, но в данный момент лишь закашлялся.

– Идите и поите его. Утром он должен опохмелиться и в самолете добавлять. Тогда ваша задача упростится до минимума. Остальное вас не касается.

Гуров проводил женщину до номера и пошел к себе. Мария спала или не спала, просто лежала, плотно завернувшись в крахмальную простыню. Гуров тихо занял свое место и замер. Он знал, что не заснет. Лежать придется около пяти часов.

Первое впечатление от салона самолета было шикарное: три ряда по три кресла в ряду, два прохода, простор и удобства. Такое ощущение сохраняется у человека до момента, когда люди начинают рассаживаться. Тут выясняется, что в проходе двум пассажирам разминуться трудно, а когда наконец сел, то упираешься коленками в спинку кресла впереди. А если человек решит спинку своего кресла откинуть, то другому, сидящему позади, необходимо решить проблему своих ног. Если рост у него до ста шестидесяти, то сложностей почти не возникает. Ну а если вымахал за сто восемьдесят, терпи! Благо, перелет короток – три часа с минутками. В общем, «пользуйтесь услугами Аэрофлота»!

Как ни роскошна жизнь в дорогом отеле, словно в раю, а домой нормальному человеку вернуться не терпится, и временные неудобства воспринимаются философски. «И не такое терпели». «Главное, чтобы эта керосинка до Москвы добралась». «Дружище, ты бутылку не потерял? Наливай, пока не поднялись».

Трое молодых незадачливых коммерсантов заняли места в последнем ряду и о своей трезвости даже не вспоминали. Бутылки они сложили на свободное кресло, где должен был находиться фиксатый Борис. Но он, как известно, пребывал в другом месте.

Остальные расположились в центре первого салона в одном ряду. Мария – у правого иллюминатора, демонстративно отвернувшись от Гурова, который сидел в крайнем кресле и мог вытянуть правую ногу. Место между ними пока пустовало. Через проход втиснулась в кресло Катерина. Рядом с нею дремал или делал вид, что дремлет, обожженный солнцем мужчина, который пробыл в раю всего неделю; в самолете он впервые снял свою соломенную шляпу, оказалось, что у него красивые волнистые волосы. С другого края сидела красивая незнакомая леди в дорогом строгом костюме, прекрасно облегающем ее крупную, но стройную фигуру.

Гуров, не вдруг узнав Эльзу, – а это была она, – едва не ахнул. Катерина держалась с подругой вежливо, как с попутчицей. Через проход расположились блондинистый Петр и смоляно-черный Гиви. Крайним к проходу сиротливо притулился худенький Еланчук.

Лишь в момент взлета стюардесса пыталась восстановить статус-кво. Друзья обозначили порядок, затем все встало на свои места.

Мужики маялись после крутого вчерашнего бодуна и сразу достали из кейса бутылку коньяка, чем усугубили свое состояние. Когда самолет набрал высоту, они завалились к иллюминатору и захрапели.

Марии надоели перистые облака, она повернулась к Гурову.

– Красиво отдохнули, милорд! Я благодарна тебе, твоим друзьям. Две недели ни одного слова о съемках, ролях, театре. Даже не верится, что такое возможно.

– Спасибо, очень приятно, миледи, что тебе понравилось, – расцвел Гуров.

– Характер у тебя… – она вздохнула. – Зато ты был великолепен в сцене с этим дебилом. Ночь, огни, шуршит море, отблеск травы и нож в руке. И ты словно заговоренный. А кстати, куда подевалась эта обезьяна с ножом? Как сквозь землю провалился.

– Наоборот, он улетел в Берлин.

– Теперь сознайся, о чем ты ночью беседовал с этой дамочкой? Ты произвел на нее столь сильное впечатление, что она превратилась в цивилизованную женщину.

– Не скажу, – прищурился Гуров. – Да теперь это и неважно.

По проходу пробиралась улыбающаяся стюардесса с подносом, предлагая напитки.

Гуров поставил на откидной столик перед Марией два пластиковых стаканчика с минералкой, привстал, словно устраиваясь удобнее, и взглянул через плечо стюардессы на столики Катерины, которая дремала, и ее пятнистого соседа, спавшего с открытым ртом.

Стюардесса с подносом ушла, вскоре подошла другая, тронула Катерину за плечо, зашептала:

– Простите, там внизу среди вещей желтая кожаная сумка на «молнии» и с поперечным ремнем, случайно не ваша?

– Моя, а что с ней? – Катя облизнула жирные от алой помады губы.

– Расстегнулась, трясет, да и люди вечно лазают, один забыл взять, другой хочет положить, – ответила виновато стюардесса.

– Спасибо, – Екатерина тяжело выбралась из кресла, двинулась по проходу.

– Извини, Машенька, я пойду покурю втихую, – Гуров пошел следом.

Когда он встал, то чуть не столкнулся с Еланчуком, который неизвестно каким образом оказался в этом же проходе. Пропуская Гурова, он задержался у пустого кресла и, закрытый плотной фигурой Гурова, быстро поменял местами стаканчики, стоявшие на столике перед Катей и ее спящим соседом.

Гуров покурил. Катя, видимо, привела в порядок свой саквояж. Они вернулись вместе. Гуров пропустил даму, она села. Гуров взял свою воду, кивнул Марии и Кате, выпил, сел и закрыл глаза. Очнулся на мгновение пятнистый немец, быстро выпил воду, откинул голову, закрыл глаза и вновь открыл рот.

Катерина смотрела на соседа с нежностью, даже с любовью. Улыбнулась. Помада окрасила ее зубы. Улыбка казалась кровавой. Достала зеркальце, вновь улыбнулась, увидела краску на зубах, провела пальцем; затем взяла пластмассовый стаканчик, прополоскала рот и, выпив, откинулась на спинку кресла.

Гуров посмотрел на сидевшего через ряд Еланчука, беззвучно прошептал:

«Терпи, остался один шаг», – и встретился взглядом с Эльзой-Ольгой, которая смотрела на него лишь секунду и зажмурилась.

Мария, которая обычно все видит и чувствует, этот момент пропустила, смотрела в окно на разлетающиеся редкие облака и наплывающую посадочную полосу, стремительно несущуюся навстречу.

Самолет взвыл и затрясся, мощно затормозил, затем начал выруливать на отведенную ему посадочную полосу. По внутренней связи усталый и безнадежный голос убеждал пассажиров не вставать с мест до полной остановки двигателей. Большинство людей летало регулярно. Однако это не мешало им мельтешиться, толкаться, пробиваясь к выходу, словно из самолета можно выпрыгнуть на ходу, как из трамвая.