Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11

— Ну?

— Тогда ублажай. — Он выжидающе посмотрел на меня и, выдержав паузу, продолжал: — Вот я стерлядку кольчиком, к примеру, уважаю, балычок осетровый, чтоб в нём солнышко играло, икорку зернистую…

— А вобла не сойдёт? — вибрирующим голосом спросил я.

— Вобла не сойдёт, — убеждённо ответил он. — Не сойдёт вобла. Вобла для мастерового да босяка лакомство. А для меня — она тьфу! Так что ты уж не скупись и запоминай, что мне на язык и на душу ляжет. И про стерлядку запомни, и про балычок, и про икорку…

Меня трясло мелкой дрожью.

— Всё перечислил?

— Ишь какой быстрый! — ухмыльнулся он, явно любуясь моим состоянием. — А курить что я буду?

— Ладно. Две-три пачки махорки я куплю.

— Махорки, говоришь? А сам что куришь?

— Я не курю. И попрошу вас разговаривать со мной на «вы».

— На «вы» — это можно, — согласился он. — Меня не убудет. А вот что не курите — это зря.

— Об этом уж позвольте судить мне.

— Я не к тому.

— А к чему?

— А к тому, что ежели б курили, то о махорке и заикаться посовестились бы. Кто махорку-то смолит?

— Сигары курить изволите?

— Нет, папиросы.

— Какие же?

— «Северную пальмиру» и «Нашу марку». Так что расстарайся десятка на три-четыре.

— Хорошо, расстараюсь, — скрипнул я зубами. — Всё?

— Вроде всё. Только бутылочку, понятно, не забудь прихватить.

— Что?!

— Бутылочку, говорю, не забудь.

— Какую бутылочку?

— Тронутый ты, что ли? «Какую»! Обычную. Ежели на коньяк пожалеешь, то можно и смирновку. Хрен с тобой, где наша не пропадала!

— Да вы понимаете, о чём говорите?!

— А чего тут не понимать?

— Не будет вам никакой бутылки, ясно?

— Бутылки не будет — разговора не будет, — хладнокровно отпарировал он и лёг на койку, повернувшись ко мне спиной, давая тем самым понять, что аудиенция окончена.

Когда я вышел из образцовой КПЗ, я был настолько раскалён, что от меня можно было прикуривать.

Начальник уездной милиции, как и положено начальнику милиции, был знатоком человеческих душ и физиономий.

Мельком взглянув на меня, он сразу же всё понял.

— Задал вам Гришка перцу?

— Ну и мерзавец!

— И ещё какой мерзавец! — поддержал он. — Во всей Нижегородской губернии второго такого не сыщешь. Махровый мерзавец!

— Не говорите!

— Так, может, плюнете на всё это дело?

— Нет уж.

— А вы всё-таки подумайте, нервы дороже. А главное — я уверен, что ни черта он не знает.

— Знает. Ежели бы не знал, то так нагло не держался. Понимает, что мне без него не обойтись, потому и куражится.

— Ну, ежели так, то надо терпеть. Ничего не поделаешь!

— Я-то готов терпеть, а вот вы…

Начальник уездной милиции настороженно посмотрел на меня. Что-то в моей интонации ему явно не понравилось.

— А при чём тут я?

— Ну как вам сказать? Прямого отношения вы, конечно, не имеете, но некоторое касательство…

— Что он хочет?

Я решил проявить максимум такта и излагать требования Беспалова постепенно, не травмируя психику своего собеседника.

— Гурман он, оказывается. Зернистая икра ему, видите ли, требуется. Иначе говорить не желает.

— Ишь ты, — усмехнулся начальник милиции. — И что же вы решили?

— Если не возражаете… — осторожно начал я.

— А чего мне, собственно, возражать? Передачи мы принимаем, пожалуйста.

Такой лёгкой победы я не ожидал.

— И балык осетровый можно?

— Почему же нет?

— И стерлядь кольчиком?

— Сделайте милость.

— Не знаю, как и благодарить вас!

— А за что? Если вас не смущают расходы, то нас тем более. Правда, с большим удовольствием я бы посадил этого вымогателя на хлеб и воду, чем баловал его разносолами, но, как говорится, воля ваша. Так что никаких возражений.

Начальник уездной милиции был воплощением великодушия. Но когда я, обрадованный столь успешным началом своей дипломатической миссии, заговорил о папиросах, он сухо сказал:

— А вот этого, Василий Петрович, не положено.

— Ну в виде исключения.

— Не положено. Ведь мы, Василий Петрович, бюрократы и руководствуемся инструкциями. Балык, икра и прочее существующим положением о передачах не возбраняется. А раз так — то с милой душой. Относительно же табака и спичек имеется специальный параграф — строго запрещено. Как же мы с вами будем нарушать его?

— Да, напрасно, выходит, я сюда приезжал.

— Обидно, конечно. Но что тут можно придумать!

— Да нет, кое-что можно было бы, понятно, придумать, — осторожно закинул я удочку, — но у меня даже язык не поворачивается.

— Так уж и не поворачивается? — ехидно спросил он.

— Параграф, конечно, дело святое, — ханжески сказал я. — Но ведь проверяющий передачу может просто-напросто не заметить папиросы. Бывает же такое — не заметил, и всё. Усольцев бы…

Он внимательно взглянул в мои бесстыжие глаза, усмехнулся и сказал:

— Ну разве что в интересах науки и из уважения к Усольцеву.

Я готов был расцеловать его.

— А если водку? — дойдя до высшей степени наглости, спросил я.

— Что, водку?

— Ну, это самое, в интересах науки и из уважения?..

— Василий Петрович, а вам не стыдно?

— Стыдно.

Наступило молчание. Долгое. Тревожное. Наконец он сказал:

— А ежели вам всё-таки плюнуть на него, а?

— Да я бы рад, но никак нельзя. Без него я как без рук…

— Попробуйте, а? — сказал он почти умоляюще.

Снова молчание. Скорбно смотрю на начальника милиции, он точно так же скорбно глядит на меня, размышляет.

— Только подумать, водку арестованному! Собственными руками!

Я вздыхаю. Жалобно так вздыхаю. Он тоже вздыхает.

— Я, конечно, понимаю ваше положение и поэтому не настаиваю.

— Ладно, — наконец решается он. — Чёрт с вами. Если проверяющий не обратит внимания на папиросы, он может не заметить и водку.

— Голубчик!

— Ну, ну, только не благодарите, — поднимает он руку, будто желая отстранить меня, если я вдруг кинусь целоваться. — Я сам себе противен.