Антология Фантастической Литературы

В тот роковой день Руперто, садясь на стул, закрыл лицо руками.

Как он изменился! Я посмотрела на его безжизненное, холодное лицо, на темные руки.

И когда только они оставят меня в покое! Ведь пока волосы не высохли, мне нужно накрутить их на бигуди. Скрывая свое раздражение, я агросила Руперто: «Что стряслось?»

В ответ последовало долгое молчание, натянутое, как тетива лука; на его фоне особенно четко выделялось пение птиц. Наконец Руперто сказал: «Мне приснилось, что канарейки клюют мои руки, шею, грудь, я хотел было защитить глаза, но не мог сомкнуть веки. Руки и ноги мои отяжелели, словно к ним были привязаны мешки с песком. Я был не в силах отогнать чудовищные клювы, выклевывающие мои зрачки. Я как бы грезил наяву, одурманив себя наркотиками. Очнувшись от этого странного сна-яви, я оказался в темноте; однако с улицы доносилось пение птиц и прочие звуки, говорившие о том, что день в полном разгаре. Мне стоило неимоверного труда позвать сестру, которая прибежала со всех ног. Не узнавая собственного голоса, я сказал: „Ты должна послать за Антонио, чтобы он пришел и спас меня“. — „От чего?“ — спросила сестра. Но я не смог больше вымолвить ни слова. Сестра кинулась к вам и через полчаса вернулась вместе с Антонио. Эти полчаса показались мне вечностью! Антонио делал мне искусственное дыхание, и постепенно силы возвращались ко мне, а вот зрение — нет».

— Я сделаю вам одно признание, — пробормотал Антонио и с расстановкой добавил: — Только без слов.

Фаворитка последовала примеру Мандарина и воткнула стрелу Антонио в шею; Мария Каллас зависла на мгновение над его грудью, а потом вонзила и в нее маленькую стрелку. Пристально глядевшие в потолок глаза моего мужа внезапно изменили цвет. Неужели Антонио — индеец? Но разве у индейцев бывают голубые глаза? Почему-то сейчас его глаза были похожи на глаза Руперто.

— Что все это значит? — пролепетала я.

— Чем он там занимается? — спросил ничего не понимавший Руперто.

Антонио не ответил. Застыв, будто статуя, он терпеливо сносил уколы внешне безобидных стрел, которые втыкали в него канарейки. Я подскочила к кровати и принялась тормошить его.

— Ответь мне! — просила я. — Да ответь же! Что все это значит?

Но он не отвечал. Я обняла его и, разрыдавшись, припала к его груди; позабыв про стыд, я целовала его губы, словно какая-то кинозвезда. Над головой у мена порхала стайка канареек.

В то утро Антонио глядел на Руперто с ужасом. Теперь-то я понимаю, что Антонио виноват вдвойне; стремясь замести следы своего преступления, он заявил — сначала мне, а потом и во всеуслышание: «Руперто сошел с ума. Он думает, что ослеп, но на самом деле видит не хуже нас с вами».

Подобно тому, как в очах Руперто померк свет, в нашем доме померкла любовь. Видимо, без его взглядов она существовать не могла. Наши посиделки в патио утратили свою прелесть. Антонио ходил мрачнее тучи.

— Безумие друга ужаснее, чем его смерть, — приговаривал он. — Руперто прекрасно все видит, но считает себя слепым.

А я, задыхаясь от гнева и, наверно, от ревности, думала, что дружба для мужчины гораздо важнее любви.

Оторвавшись от губ Антонио, я вдруг заметила, что канарейки вот-вот вопьются ему в глаза. Тогда я заслонила его собой, своими волосами: они у меня густые и накрыли его лицо, будто одеялом. Я велела Руперто закрыть дверь и окна, чтобы в комнате стало совсем темно и канарейки уснули. Ноги у меня болели. Сколько времени я так просидела? Бог весть. Постепенно до меня доходил смысл страшного признания. А когда дошел, я в исступлении, в горестном исступлении припала к мужу. Ведь я поняла, как ему было больно, когда он замышлял и приводил в исполнение свой хитроумный план, решив с помощью яда кураре и стайки маленьких пернатых чудовищ, которые, как преданные няньки, выполняли любую прихоть Антонио, принести в жертву любви и ревности глаза Руперто и свои собственные, чтобы им, бедняжкам, впредь было неповадно смотреть на меня.

Томас Бейли Олдрич

Одинокая женщина и ее душа

Женщина сидит в доме одна. Она знает, что в мире никого больше не осталось — все люди, кроме нее, умерли. Вдруг раздается стук в дверь.

«Сочинения», т. 9, с. 341 (1912)

Юджин О’Нил

Крест на карте

Действующие лица

Капитан Исайя Бартлет

Нэт Бартлет, его сын

Сью Бартлет, его дочь

Доктор Хиггинс

Силас Хорн, старпом, Кейтс, боцман, Джимми-Гаваец, гарпунщик } со шхуны «Мэри Эллен»

Сцена. «Каюта» капитана Бартлета — комната в самой верхней, напоминающей маяк, части дома, расположившегося на высокой точке калифорнийского побережья. Внутри помещение обставлено как каюта капитана дальнего плавания. На переднем плане слева — иллюминатор. Чуть дальше — ступени трапа. Еще дальше — два других иллюминатора. На заднем плане слева — комод с мраморной столешницей. На нем — корабельный фонарь. В глубине сцены в центре — приоткрытая дверь, ведущая к лестнице вниз, в основную часть дома. Справа — двери, у стены — койка с наброшенным одеялом. На правой стене — пять иллюминаторов. Прямо под ними — деревянная скамья. У скамьи — длинный стол и два стула с прямыми спинками; один стоит перед столом, другой — левее. На полу — дешевый темный половик. В потолке — окно, занимающее пространство от двери до противоположной стены. В правом углу окна корабельный компас. От нактоуза [93] сверху падает свет и, проникая в комнату, отбрасывает на пол округлую колеблющуюся тень.

93

Нактоуз — деревянный шкафчик цилиндрической или призматической формы, на верхнем основании которого устанавливается судовой компас (прим. пер.).

События относятся к осени 1900 года. Ясная ветреная ночь, самое ее начало. Лунный свет, рассеянный ветром, завывающим в скрипучих уголках старого дома, не спеша вползает в иллюминаторы и, как осевшая пыль, круглыми нашлепками покоится на полу и на столе. Навязчивый однообразный рокот прибоя, слегка приглушенный, доносится с пляжа внизу.

Занавес подымается. Дверь в глубине сцены медленно открывается, и в дверном проеме возникают голова и плечи Нэта Бартлета. Он торопливо оглядывает комнату и, убедившись, что она пуста, подымается и входит. Он делает знак кому-то внизу, невидимому в темноте: «Порядок, доктор». Доктор Хиггинс входит вслед за ним и, притворив за собой дверь, останавливается, с любопытством осматриваясь. Это худощавый, невысокий мужчина лет тридцати пяти, что-то неуловимо выдает в нем врача. Нэт Бартлет — высоченный, костлявый детина весьма неясного телосложения. Его правая рука ампутирована по самое плечо, поэтому правый рукав плотного бурого пиджака болтается и хлопает его по бокам при движении. Он выглядит гораздо старше своих тридцати. Его сутулые плечи словно придавлены непосильной ношей в виде непропорционально большой головы с тяжелой копной спутанных черных волос. У него длинное, худощавое, печальное лицо с глубоко посаженными черными глазами, крупный орлиный нос, длинный рот с тонкими губами, скрытый щеточкой неухоженных усов. Он говорит низким, глубоким голосом, с загробными, металлическими интонациями. Кроме бурого пиджака, на нем вельветовые брюки, заправленные в высокие ботинки на шнуровке.

Нэт. Вам хорошо видно, доктор?

Хиггинс (преувеличенно непринужденно, выдавая тем самым некоторую скованность). Да... отлично видно... не стоит беспокоиться. Сегодня такая яркая луна...

Нэт. Повезло нам. (Не спеша идет к столу.) Он вообще против любого освещения... Последнее время... ему хватает и отражения от нактоуза.

Хиггинс. Он? Ах да, вы имеете в виду — ваш отец?

Нэт (грубовато). А кто же еще?

Хиггинс (с ноткой удивления — оглядывая комнату в замешательстве). Правильно ли я понимаю, что это как бы каюта?

Нэт. Да... Я же предупреждал вас.

Хиггинс (удивленно). Предупреждал? Что значит «предупреждал»? По-моему, это нормально и даже интересно, этакая причуда.

Нэт (многозначительно). Да уж, пожалуй, куда как интересно.

Хиггинс. Так вы говорите, он все время проводит наверху? И не спускается?

Нэт. Ни разу за последние три года. Еду приносит моя сестра. (Садится на стул слева от стола.) Там, на комоде, — фонарь. Принесите-ка его сюда и присаживайтесь, доктор. Зажжем свет. Прошу прощения, что привел вас сюда, в этот скворешник... но... здесь нас никому не подслушать. А увидев, какую безумную жизнь он ведет... Поймите, я хочу, чтобы вы знали факты — только факты! — и поэтому нам необходим свет. В противном случае, здесь все покажется просто сновидениями, сбывшимися снами, доктор.