Антология сатиры и юмора России XX века. Том 19
Шрифт:
Меня всегда удивляло в нем, (как бы это получше выразиться?) азарт и непременная жажда наказания всему и всем, кто не вписывается в строгий круг его понятий о чести и справедливости. Обидели знаменитого психиатра и целителя Столбуна — тотчас же он встает на его защиту через какую-нибудь газету, и конечно же — заявление в суд. Председатель жилищного кооператива неправедно распределяет жилье, кстати, ни в чем не ущемляя самого Успенского, но стерпеть это он тоже не может, и снова — в суд. Этих судов у него набралось наверняка больше десятка за несколько десятилетий, так что у него, похоже, как ни дня без строчки, так и ни дня без суда На мой взгляд, изводить по одиночке многочисленных хамов и ворюг — дело не только не писательское, но и абсолютно не рентабельное. Совершенно непонятно, как ни жаль ему времени, убитого судебными разбирательствами, при его-то неуемной творческой работоспособности: книги, мультфильмы, радио, телевидение, компьютерные игры, учебники — всего и не перечислишь,
Однако оставим то недавнее интервью, ибо стоит поразмышлять о самом, пожалуй, важном: о том, почему герои, созданные Эдуардом Успенским, стали всемирно известными и любимыми? Почему они вошли так естественно в сообщество самых звездных сказочных персонажей, скажем, таких, как Винни-Пух, Карлсон, Чипполино. Ма-ленький Принц, Золушка, Мэрри Полине? Уникальность сказок Эдуарда Успенского в русской литературе даже не в том, что подавляющее большинство книг, написанных Корнеем Чуковским, Анатолием Волковым, Иосифом Лариным, те. все эти «волшебники изумрудного города», Айболиты, Хоттабычи и т. д., не исключая и Буратино, суть ремейки или вольные пересказы широко известных в мире сказок английских, итальянских или французских писателей, о существовании которых широкая публика и не подозревала до сравнительно недавних времен.
Конечно, был блистательный Борис Шергин, ныне не только не издаваемый, но и почти напрочь забытый, напоминающий о себе лишь замечательным мультфильмом «Волшебное кольцо» да знаменитой фразой из него «пинжак с карманами», писатель не так давно умерший, но слава которого еще впереди. Как видите, и вспомнить-то почти нечего. Разве что Дядю Степу Сергея Михалкова да Носовского Незнайку, полюбившихся нашей детворе.
Прелесть же творений Астрид Линдгрен или Алана Милна, как и единственных в своем роде созданий Эдуарда Успенского, заключаются не столько в своеобразии их внешней, «кукольной» неповторимости (Карлсон или Винни-Пух, или Чебурашка), хотя и в этом тоже, но прежде всего в неотразимой обаятельности их сути, в самой философии их метафоричности. Скажем. «Малыш и Карлсон, который живет на крыше» ничто иное как метафора детского одиночества. Разглядеть и почувствовать его, увы, способны лишь редкие из взрослых особей, не истощивших запаса душевного тепла и пристальности в суете и эгоизме своей регламентированной повседневности. Неисчерпаемое и неутоленное никем из близких любопытство любого на свете Малыша, его естественная и необходимая жажда общения лишь скрашивается природной фантазией (оттого и все дети талантливы). И вот тогда-то, и вот поэтому эта фантазия и материализуется в необыкновенно милое и непоседливое, как ребенок, существо с пропеллером за спиной готовое в любую минуту на шалости и веселье от полноты так и бьющих жизненных сил — именно взрослый, «мужчина в самом соку», спаситель от одиночества Карлсон. живущий под крышей где-то на таком заманчивом для всякого чердаке. Уж он-то не знает этих дурацких заученных фраз, которыми разговаривают с Малышом занятые своими проблемами взрослые. И главное — спасибо Карлсону есть чем теперь у нас оправдаться, даже за опорожненную дочиста банку с вареньем, что мы и делаем перед неверящими ни одному нашему правдивому слову родителями. И только тогда, когда они, до смерти напуганные историей с гулянием Малыша по крыше. вдруг открывают для себя горькую истину его одиночества и своего равнодушия, а в доме появляется настоящий щенок (исполнилась самая заветная мечта), только тогда и мог исчезнуть Карлсон. Правда, скорее всего он живет на крыше другого дома, быть может и в другом городе, а то и в другой стране, ибо детское одиночество буквально безгранично. как наше взрослое небрежение к самому чувствительному и самому важному времени становления каждого человека. Блистательная и глубокая метафора, выведенная гениальной писательницей не только из собственных размышлений и опыта, но и выявленная из нашего подсознания, то есть ставшая теперь и нашей ясной мыслью, и делом нашей совести!
Другая, но не менее прекрасная философская сущность заключена и в метафоре, выразителем которой стал еще мало чего видевший на белом свете Чебурашка — один из самых любимых всеми персонаж сказочника Эдуарда Успенского.
Вот уж кому, не в пример Малышу повезло со взрослы-ми. которые хоть и не всегда его понимают, но зато и жалеют, и готовы всегда прийти на помощь, и делятся с ним даже тем, что у них на душе, а не только в холодильнике. Да еще где и найдешь такого доброго и сильного взрослого, ставшего для него, безродного сироты (он же чебурахнулся — словечко-то какое! — из ящика с апельсинами. бог весть откуда прибывшими)и мамой-папой, и другом, и мудрым собеседником, и просто Крокодилом Геной, который работает и посейчас, очевидно, крокодилом в местном зоопарке. Но подумайте, кто всеми силами стремиться вызволить Чебурашку из бед, которые то и дело чинит до наивности злобная старуха Шапокляк(тоже словечко на улице не валяется!)со своей Крыской-Лариской? Кто за него переживает ничуть не меньше Крокодила Гены, кто? Да кто же, как не мы! Ибо нет на свете существа более доверчивого и беззащитного, чем этот трогательный, лопоушистый Чебурашка, нет на всей земле даже самого малого ребенка, который не осознавал бы над ним своего превосходства! [2]
А это, согласитесь, дорогого стоит: оно стоит пробуждения лучших человеческих чувств, потребности оберечь то-го. кто меньше и беззащитней тебя. Не хотел никого цитировать, но как тут не вспомнить великого остроумца Станислава Ежи Леца, высказавшего одно из самых уместных для нашего случая наблюдений: «Выдумать персонажей и предоставить их собственной судьбе — на такое способен только выдающийся писатель».2
В оригинале — подчеркнутый текст. — Примечание оцифровщика.
Не менее глубока и философична идея цикла повестей Успенского из жизни обитателей Простоквашина. Это идея любящей и дорожащей друг другом семьи. причем семьи, напрочь лишенной предрассудка деления членов своего чуткого и любящего сообщества на детей и взрослых. на людей и собак, на котов и почтальонов, которых от семьи тоже невозможно отделить в силу их искренней привязанности и холостяцкого одиночества.
И мы, грешные. тоже нередко заводим в доме и любим своих и кошек и собак(на это нас еще хватит!), мы готовы и потрепать и поиграть. а то и поговорить с ними, чаще прислушиваясь не к ним, а к собственной самоиронии. Но там, в Простоквашино. где каждый умеет слышать каждого исключительно по причинам родственного чувства, только там и Дядя Федор, и Кот Матроскин, впрочем. как и все остальные обитатели, и думают, и чувствуют, и говорят друг с другом на одном вполне человеческом языке, являя образцы и мудрости, и незабываемого остроумия, и приветливой простоты. Возможно это происходит еще и потому, что их уважение друг к другу деятельно. а значит преодолимы и все невзгоды.
По сути именно о такой семье мечтал Лев Николаевич Толстой, о таких отношениях внутри жизнедеятельности семейного сообщества и о неподдельном дружелюбии по отношению к окружающему миру. И это удалось ему воплотить лишь в романном описании семьи Ростовых, которую он и поселил отнюдь не случайно в своем родовом доме на Поварской. По Толстому, состояние государства и общества есть ничто иное как совокупность положения всех отдельных семей. И тут дело вовсе не в форме и масштабах, выражавших его идеалы, воззрения и тревогу. а в самих этих идеалах и воззрениях, которые мы исповедуем и сегодня, и в тех тревогах, а вернее сказать катастрофах разрушительной безнравственности, постигших подавляющее большинство нынешних семей.
Тем ценнее, на мой взгляд, тем значительнее становится осмысление современным детским писателем общечеловеческих идеалов, для которого он так счастливо нашел соответствующую для своих адресатов и радостную легкость слога. и незабываемые, разнохарактерные образы. при воспоминании о которых невозможно не улыбнуться. Чувства. рождаемые в нас простоквашинским циклом, неодолимо влекут читателей к Дяде Федору и к его дивному семейству, потому что стоит жить только там. а не здесь — за пределами уютного и жизнерадостного Простоквшина. Здесь никто не расслышит не только безродного Шарика, но даже печальной исповеди Холстомера.
Вернусь к окончанию того давнего интервью с Эдуардом Успенским, вот оно:
— А что, если бы однажды тебя назначили Детским министром? А почему бы нет? С чего бы ты начал, дорогой министр Эдик?
— Во-первых, я начал бы с того, что отказался. Потому что не хочу оказаться в положении других министров: сегодня назначили, завтра убрали. Я хочу быть в том положении, когда ни назначить, ни снять меня не возможно. Я хочу быть и оставаться популярным детским писателем. А это уже не зависит от чиновников. Моя популярность — моя независимость.»
Попытка автобиографии
Родился я в подмосковном Егорьевске 22 декабря 1937 года. В семье нас было трое братьев. Отец мой Николай Михайлович Успенский родом из Ельца. Я очень любил его мать, мою бабушку Веру Петровну Успенскую, вся родня которой были сплошь купцы, мукомолы, приказчики… До сих пор, когда вижу какой-нибудь дом с лабазом, на душе хорошеет — наверняка сказываются мои купеческие гены.
И как во всякой русской семье, была и в нашей некая легенда то ли о прадедушке, то ли о прапрадедушке, обладавшем необычайной физической силой, который и подковы гнул, и мог поднять чуть ли не десятипудовую бочку селедки. В советские времена было очень приятно знать, что когда-то водилась у нас селедка в таком количестве.
Моя мама родом из Вышнего Волочка, из семьи польских переселенцев, вывезенных в Россию после какого-то восстания — короче говоря, неуемные были люди, все в меня.
Ничего не помню из раннего детства, так — отдельные отрывочные воспоминания: какая-то дача, медвежьи шкуры, собаки… По всей видимости, все это были атрибуты, связанные со странной профессией отца: работал он инструктором ЦК КПСС, заведуя скотоводством. Вообще его работа в ЦК до сих пор для меня соблазнительная загадка.
Началась война, нас увезли в эвакуацию за Урал, в район озера Балтым. Помню, как мы с братьями и соседскими детьми собирали березовые почки для местного госпиталя, и до сих пор совершенно убежден, что они очень целебны. Правда, на себе я их пока так и не опробовал. Из детских игрушек на всю жизнь запомнил маленький светофорчик, у которого переключались лампочки. Мне он достался почему-то как подарок, предназначенный для детей, отцы которых погибли на фронте. Но отец мой был жив-здоров и даже однажды приезжал к нам в командировку из Москвы, настрелял уток, было большое пиршество, и ничего более вкусного, чем доставшийся мне кусок этой утки, не едал я во всю свою жизнь.