Антология советского детектива-11. Компиляция. Книги 1-11

— А как ваш муж относился к матери?

— Он ее обожает. Для нее он готов на все. Они всегда жили вместе и только после женитьбы я настояла, и мы разъехались. Но Олег и по сей день большую часть своих личных вещей хранит у нее, чтобы она попрежнему чувствовала себя хозяйкой. Меня это не задевает…

— Не знаете ли вы, кто из близких знакомых бывал у Екатерины Петровны?

— По-моему, близких знакомых у нее вообще нет.

— Может быть, вам известен матрос, который по поручению Олега Константиновича привозил ей летом дрова?

— Не матрос — боцман. Он служил у мужа. Олег писал, что Скоробогатко то ли перевелся, то ли переводится на другой корабль.

— Его фамилия Скоробогатко?

— Да, Владимир Никифорович Скоробогатко. Он иногда, по поручению Олега, заходил к свекрови.

— Других лиц вы припомнить не можете?

— Нет.

— Теперь, Галина Яковлевна, — отодвинул Соколов протокол допроса, — я должен сообщить вам горестную весть. Позавчера ночью Екатерина Петровна была убита в своей квартире.

Тонкие руки женщины стиснули пожелтевшие, вздрогнувшие щеки.

Соколов продолжал говорить нарочито ровным голосом, хотя и не был уверен, что Гурова его слышит.

— Мы послали радиограмму вашему мужу. Он, вероятно, на днях прилетит.

Гурова смотрела в одну точку и покачивала головой.

— Успокойтесь, Галина Яковлевна. Вам нужно набраться мужества. Вы должны помочь и нам. Я вас прошу поехать со мной на Мойку и подсказать, какие именно вещи похищены убийцами.

Несколько раз пришлось Соколову повторить эти слова, прежде чем Гурова его поняла и встала со стула.

3

Квартира 35 не отапливалась уже несколько дней и в маленькой передней было холоднее, чем на улице.

У порога Гурова испуганно остановилась. Соколов вошел первым, включил свет и громко крикнул:

— Входите, пожалуйста, Галина Яковлевна!

Гурова вошла и смотрела на все, как будто впервые попала в эту комнату. Густая пыль запустения уже лежала на каждом предмете.

Соколов открыл шкаф, поднял крышку сундука и стал медленно перебирать платья, белье… Постепенно удалось ему узнать у Гуровой, что отсутствует габардиновый плащ мужа и его же серый неношеный костюм… Увидев целлофановый конверт, она вспомнила, что нет нейлоновых чулок, недавно привезенных мужем. О других вещах она ничего не знала.

— Не было ли у Екатерины Петровны наличных денег или ценностей? — спросил Соколов.

Галина Яковлевна впервые замялась.

— О деньгах ничего не знаю… Были облигации трехпроцентного займа…

— Где они лежали?

— В вазе, — Гурова повернулась к буфету. — Здесь стояла фарфоровая ваза. В ней лежали облигации. Вазы этой не вижу.

Соколов вспомнил вазу, увезенную Прохоровым для исследования, и спросил:

— Покажите, на каком именно месте она стояла?

Гурова сняла с верхней полки несколько бокалов и указала на угол:

— Вот здесь.

— Облигации вы сами видели?

— Да.

— Когда? При каких обстоятельствах?

Гурова неожиданно смутилась.

— На той неделе… Я помогала ставить на стол посуду к чаю… и увидела в вазе пачку облигаций.

Непонятное смущение невестки Бондаревой удивило Соколова. Чувство доверия к ней, появившееся с первых слов допроса, не мирилось с ощущением, что она недоговаривает и что-то скрывает.

— Хорошо, Галина Яковлевна, — сказал Соколов. — Пока нам от вас больше ничего не нужно. Но возможно, что мы вас опять побеспокоим.

— Пожалуйста…

Она могла уже уйти, но не уходила.

— Скажите… Екатерину Петровну уже похоронили?

— Нет еще. О дне похорон вы можете узнать в поликлинике, где она работала. Справьтесь по телефону.

— Да. Конечно. Я позвоню.

Не оглядываясь, Гурова выбежала из квартиры.

Соколов постоял у окна, глядя на удалявшуюся женщину, и подошел к буфету. Он осмотрел бокалы, которые только что передвигала Галина Яковлевна. Один из них хорошо сохранил отпечатки ее пальцев. Соколов завернул бокал в мягкую бумагу и сунул его в карман.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Глеб Сурин долго не мог простить себе нерешительности, проявленной в тот памятный час, когда в райкоме партии решалась его послевоенная судьба. Если бы он выдержал тогда атаку инструктора и твердо заявил бы, что в милицию работать не пойдет, все было бы иначе.

В боевой характеристике старшего сержанта Сурина были отмечены проверенные во многих сражениях качества отличного разведчика, бесстрашие, выносливость, уменье ориентироваться в самой сложной обстановке. Таким он был на войне. Быть другим он тогда не мог и не хотел.

Но почему сейчас, после войны, когда миллионы солдат получили возможность вернуться к мирной работе, ему — Глебу Сурину нужно оставаться разведчиком? Почему именно он должен снова ходить с пистолетом за поясом?

Прошло несколько лет. В глубине души Сурин не только давно примирился со своей беспокойной службой, но даже гордился ею. Порой он испытывал чувство превосходства над своими соседями и знакомыми, занятыми обычным спокойным трудом. Это было чувство бойца, живущего на переднем крае фронта и грудью своей прикрывающего тыл. Старые риторические вопросы «зачем?» и «почему?» возникали у него только в минуты больших огорчений, которые приносила иногда служба в уголовном розыске.

В годы войны Сурин всегда знал, кто его враг и где он находится. Враг был человеком другого мира. Он сидел за проволочными заграждениями, прятался в «лисьих норах», укрывался под накатами дзотов. Ни с кем его невозможно было спутать.

Сейчас лейтенант милиции Сурин воевал на незримом фронте, где все обстояло иначе. Враги здесь были одиночками, вкрапленными в миллионную массу его, Сурина, друзей, соратников, единомышленников. Внешне они ничем не отличались от обыкновенных людей. Враг мог сидеть рядом в трамвае. Он мог пройти мимо и остаться незамеченным.

Военному разведчику пришлось переучиваться. Это было нелегко. Боясь упустить преступника, Глеб преувеличивал значение случайных косвенных улик, шел на риск лобовых атак, отстаивал самые крутые следственные мероприятия. И когда улики рассыпались, подозреваемый оказывался невиновным, а следствие заходило в тупик, Сурин впадал в уныние, становился раздражительным и вспыльчивым.

Вчера Сурин был уверен, что убийство на Мойке будет раскрыто через несколько часов. Сегодня от этой уверенности не осталось и следа. Стало ясно, что предстоит затяжная, кропотливая работа. Расспрашивать людей, сличать документы, копаться в домовых книгах, — нет, не по характеру Глеба было это занятие.