Антология советского детектива-11. Компиляция. Книги 1-11

Чтобы избавиться от наваждения, Киреев снова заставил себя посмотреть на стеллажи с книгами. Что тут рассусоливать! Он не смог. Неужели можно подумать, что те слова ему ничего не стоили? Да он десять лет жизни сегодня оставил в кабинете следователя!

Шел с одной мыслью — нужно суметь быстро оценить ситуацию, расклад ситуации: в чью она пользу, против кого. Это трудно, но с учетом профессионализма, наработанного десятилетиями в журналистике, — можно. Вот на чем все строится: на двух квитанциях, которые дурак Борька сунул ему в ящик стола! Ну что ж, подумал тогда Киреев, и на такой поворот событий готов ответ.

Когда привели Бориса и началась то ли очная ставка, то ли перекрестный допрос, эти слова, решившие все, поставившие все точки над всеми «и», вырвались у него как бы сами собой:

— Я никогда не получал от Пастухова квитанций на мясо... — Это следователям. И Борису: — Ведь вы, Борис Васильевич, обычно говорили, что мясо приобретено вами на рынке!

— А все-таки, откуда две квитанции? Квитанции, выписанные в дни вашего отсутствия? — снова спросил полковник с тяжелым квадратным подбородком, который он то и дело потирал ладонью. — Откуда они?

— Право, не знаю... — протянул Киреев. — Я никогда не получал от Балакина накладные на мясопродукты. Да и договором с совхозом поставки мяса не предусмотрены, — твердо сказал, с искренним недоумением. — Я считал, что мясо для кафе закупается на рынке. Или у кооператоров. Разве нет, Борис Васильевич?

Пастухов ответил ему ошеломленным взглядом. «В кафе есть накладные на оговоренную договором продукцию «Зеленодолья», — лихорадочно соображал Виктор Николаевич. — И на грибы, и на овощи, и на молочные поставки. Эти же накладные и у Балакина. Все чисто? Да, все. О мясе — никаких документов ни тут, ни там. Конечно, какие-то номера зафиксировали гаишники. Допустим. Накладных с этими номерами не обнаружено у Балакина. Что это значит? Что Балакин их уничтожал. Следовательно, то были накладные на «левый» товар. До кафе эти накладные, естественно, не доходили, и не дошли, значит, их уничтожал тот, кто получал эти накладные, то есть Пастухов. Зачем он их брал? А вот как раз на тот случай, если дорожная инспекция заинтересуется провозом товара. Это же как елку под Новый год тащить по городу: чем красавица пышней и свежей, тем скорее подойдут, поинтересуются квитанцией, на каком елочном базаре куплена. Оттого продавцы елочных базаров всегда напоминают: не выбрасывайте нашу квитанцию, это документ... За порубку самовольную что положено? Вот и вся логика. А вывод... Вот его нужно подать как следует и не продешевить, — окончательно решил для себя Киреев и успокоился. — К тому же невольно помогут Виноградов и Люська. Да, они были свидетелями, как в «Зеленодолье» отпускали мясо для кафе, как выписывали накладные. А вот что было с этими накладными дальше — они понятия не имеют. Да откуда им знать? Хорошо и то, что Борис язык проглотил от ужаса».

Ошеломлен он и его, Киреева, поведением. Впрочем, на это и рассчитывал Виктор Николаевич, ожидая очной ставки; была мысль, что в любой ситуации Борис и должен язык проглотить.

Допрос продолжался. И вот наконец прозвучали те слова, которых с нетерпением ждал Виктор Николаевич:

— Почему вы, Пастухов, положили две последние квитанции в стол Киреева, когда тот отсутствовал? Почему вы не уничтожили их, как все другие?

Борис только руками развел, вспотел еще больше:

— Я всегда их туда клал... — выдавил он из себя.

И тут Киреев сказал:

— Очевидно, его заставила это сделать проверка ГАИ на дороге и мое отсутствие. Таким образом, можно было бы полагать, что накладные уничтожал я. Меня нет, и накладные целы. — Киреев нехорошо усмехнулся, заметив на себе пронзительный взгляд полковника с тяжелым подбородком. Кажется, его фамилия Быков.

...Опять порыв ветра шевельнул занавеску, опять почудился старый запах коньяка, сигар, одеколона...

«Откуда это в тебе, Витя? — донеслась из запретных глубин памяти фраза отца, сказанная незадолго до скоропостижной смерти. — Почему ты считаешь, что тебе позволено все? — Повод, из-за которого это было сказано, забылся, видно, ничтожен был, а отец любил, ох как любил с высоты своего положения преувеличивать значимость всего и вся. — Откуда эта вера во вседозволенность? Мораль одна для всех».

Мораль? Одна? Для всех? А как же насчет «морали обеспеченного класса»? Это Шоу точно показал, выведя мусорщика, ставшего миллионером. И потом... Никак не поставишь всех на одну доску. Социальная справедливость... А оклады у всех, так сказать, категорий трудящихся, однако, разные. Поднимись на ступеньку выше — тоже получишь. А не смог, так сиди, помалкивай о вседозволенности и прочем. Нет, тогда Виктор Николаевич отцу не противоречил. Это было бесполезно. У людей «старой закалки» свои критерии. Разубедить их, если они убеждены и верят — увольте, невозможно... И не стал говорить с отцом об очевидном для себя — это было в середине семидесятых. Но уже тогда Виктор Николаевич знал: раз его отец, генерал-лейтенант Киреев, всю жизнь посвятил тому, чтобы общество, в котором живут его дети, в частности, сын, процветало, раз его отец кровь, пот, мозг отдавал — все должно сторицей вернуться сыну. Что же, отец зря из сил выбивался? Общество процветай, а родной сын начинай с нуля? А мораль? Ну что такое мораль? Она оттого и разная, что люди придумывали ее ради собственного удобства. А что такое удобство?.. Комфорт. Сытость и бездумие, спокойствие за завтрашний день.

XIX

Быков ознакомил Людмилу Тимофеевну Пастухову со статьей, предусматривающей ответственность свидетеля за дачу ложных показаний. Процедура вызвала неординарную реакцию:

— Так это самая правда, знаете ли, в моих интересах!.. — В глазах Людмилы сверкал гнев праведный.

Она начала говорить о негодных порядках в «Ветерке». Вячеслав Иванович лишь кивал головой. Что ж, письмо из Малаховки, безусловно, написано под влиянием темпераментных речей этой женщины. Понять ее, конечно, можно, мужа защищает, все верно.

Затем она долго повествовала о Борисе — он такой, который никогда ни в чем... И это укладывалось в схему письма из Малаховки. Ничего нового. Пастухова далее утверждала, что никогда раньше ее муж не был знаком с Балакиным! Ладно.

— Скажите, Людмила Тимофеевна, ваше материальное положение стало намного лучше после начала работы вашего мужа в кафе?

— Ну, сначала, конечно, нет. Пока долги раздавали, за квартиру вперед заплатили... А потом — да, одеваться начали. Думали, магнитофон купим...

— А вот Виноградов... Испытал на себе какое-то изменение от прилива больших доходов?

— Не знаю. Он парень очень славный. Он будто воскресать начал. Одеваться стал лучше. Даже не дороже, нет, а тщательней и чище. И так знаете... Ну, воскресает...

— Понятно, что вы хотите сказать. Виноградов ведь знавал лучшие времена. Теперь опять стал тем Виноградовым, который имел и собственное достоинство, и тягу к престижу?

— Да. И не пьет. Он ведь Леху в шею выпер!

— Леху? Кто такой Леха?

— Виноградов его бичом называл, деклассированным подонком. Вздумал у нас водкой на заднем дворе торговать. Кирилл его и выгнал.

— Когда это произошло?

— А когда... — Она заплакала.

Быков подал воды.

— Ладно, не надо, — Пастухова отодвинула стакан. — В общем, как Киреев уехал, все так и посыпалось.

«Да, именно когда тот уехал, — отметил про себя полковник и сделал пометку: «Леха-бич, выяснить, допросить». — А не уехал ли Киреев в эти дни намеренно? Вдруг он чего-то ждал? Вдруг кто-то мог предупредить его? Как это проверить? На допросе и очной ставке Киреев держался безукоризненно. Обманутый, ошарашенный человек...» — И опять Быков подумал о двух не уничтоженных Пастуховым накладных из «Зеленодолья». Почему они остались целенькими именно в дни отсутствия Киреева? Но это же не улика — ни для обвинения Киреева, ни для оправдания Пастухова.

— Скажите, Людмила Тимофеевна, когда вы познакомились с Балакиным?

— Я? — Пастухова удивилась. — А я с ним не знакома. И не знакомилась никогда. Один раз всего и видела. Он даже недоволен был, что я зашла. Я это сразу поняла.

— Почему он был недоволен вашим присутствием?

— Не знаю. Может быть, потому, что он по телефону в это время говорил? Не знаю.

— С кем говорил? О чем? Не помните?

Женщина смотрела растерянно.

— Да мне какое дело было?

И тогда полковник использовал прием, который всегда считал запретным. Но сейчас ей нужна хорошая встряска. Она ведь не о Балакине думает, а только о своем муже. Быков сказал: