Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15
Шрифт:
— Что же у вас произошло, Евдокия Семеновна? — мягко спросил Трофимов.
Забелина быстро оглянулась на него и всплеснула руками:
— Вот такой же, такой же и он у меня!
— Кто? — спросил Михайлов.
— Внук. Хороший был такой парень. А как женился да уехал, так с того дня ни письма, ни привета — забыл и забыл.
— Вы, что же, на его иждивении?
— Считается, — горько кивнула Забелина. — Так ведь и справедливо это: сколько я ему сил своих отдала!.. А выходит, что не он мне за это благодарен, а государство. Государство не забывает.
— И давно он перестал вам помогать?
— Второй
— Оставьте у секретаря адрес вашего внука, — сказал Михайлов. — Мы напомним ему об его обязанностях.
— Только вы помягче, помягче как-нибудь, — заволновалась Забелина. — Бог с ним!
Она поднялась и быстро взмахнула руками, точно наперед отказываясь от всякой помощи, только бы не задеть, не обидеть внука.
— Кто он у вас? — спросил Забелину Трофимов.
— Инженер. Способный. Когда учился, все на пять, все на пять, — с гордостью сказала Забелина. — Бог с ним! Вы уж лучше и не пишите ему ничего. Нуждается, видно… Да ведь правду сказать — молодые… А мне, старухе, много ли нужно? Пенсию получаю, и спасибо.
— Зачем же вы к нам обратились? — пожал плечами Михайлов.
— Зачем? — задумалась Забелина. — Так ведь на сердце же наболело! Все одна, все одна. Мне бы весточку, письмецо только…
Забелина была уже в дверях.
— Вы все же оставьте нам адрес внука, — подходя к ней, сказал Трофимов. — Мы напишем ему. Обязательно.
Он помог Забелиной переступить через порог.
— И не помягче, а так, чтобы у этого «способного инженера» в загривке зачесалось! — резко сказал Михайлов, когда за Забелиной закрылась дверь. — Надо послать официальное отношение и хорошенько его припугнуть.
— Припугнуть? — спросил Трофимов. — Нет, этим мы почти ничего не достигнем.
— Не беспокойтесь, как миленький станет высылать деньги.
— Забелиной нужны не столько деньги, сколько внимание, участие внука.
— Ну, тут уж мы ничем помочь не можем.
— А я все же попробую.
— Как же это?
— Просто к официальному письму приложу письмо от себя.
— Увещевательного характера? — насмешливо спросил Михайлов.
— Не знаю, право, какого характера будет мое письмо, — спокойно сказал Трофимов. — Важно, чтобы оно вызвало у внука Забелиной не только страх перед ответственностью, но и чувство стыда, желание исправить свою ошибку. Какой бы он ни был эгоист, но что-то советское в нем должно же быть! Вот это советское в нем и поможет нам вернуть Забелиной внука.
— Ох, посмотрю я на вас, Сергей Прохорович, — не прокурором вам быть, а защитником, — сказал Михайлов.
— Правильно, — рассмеялся Трофимов. — Защитником, именно защитником всего советского, нового, что живет в наших людях. И обвинителем всего, что есть еще в нашем человеке от старого мира с его волчьими законами жизни. Впрочем, ведь и вы сами так же думаете…
— А как же мне еще думать, Сергей Прохорович… — негромко отозвался Михайлов.
И не столько смысл его слов, сколько его подавленный голос подсказал Трофимову, что, может быть, лишь теперь стала доходить
до сознания Михайлова мысль о справедливости случившихся в его жизни перемен.Трофимов внимательно всмотрелся в его за одну ночь постаревшее и осунувшееся лицо и понял, что не может расстаться с Михайловым, так и не окончив своего вчерашнего, явно неудачно начатого разговора.
Он подошел к двери, выглянул в приемную и, убедившись, что там пока нет больше посетителей, обернулся к Михайлову:
— А теперь, товарищ прокурор, прошу вас принять меня…
— Ну-ну, говорите, — без улыбки, даже не удивившись странному поведению Трофимова, отозвался Михайлов.
— Попробуем, Борис Михайлович, вернуться к нашему вчерашнему разговору…
— Что ж, извольте.
— Попробуем, хотя бы очень приблизительно, представить себе то, что случилось у Константина и Тани Лукиных в вечер их разрыва.
— Попробуем, — без всякого интереса, видимо думая о чем-то своем, согласился Михайлов.
— Мы с вами не поэты и не писатели, — заговорил Трофимов, с огорчением наблюдая, как равнодушно кивает в такт его словам Михайлов. — Мы — прокуроры.
— Вот именно. — Михайлов поднял голову и вопросительно посмотрел на Трофимова, словно только сейчас услышал его.
— Да, прокуроры, — повторил Трофимов. — И все же я попытаюсь рассказать вам, как представляется мне все, что случилось в тот вечер…
Он задумался, чувствуя на себе внимательный, ожидающий взгляд Михайлова.
— Я не знаю дома, где жили Лукины, — тихо и затрудненно, точно всматриваясь в картину, которая возникала в его воображении, заговорил Трофимов. — Наверно, это одноэтажный домик, каких много в этом городе. Наверно, стоит он на круто спускающейся к реке улице, и из его окон видны и река и близкий за нею лес… Дома этого больше нет, Борис Михайлович. Что толку, что он по-прежнему стоит на своем месте? Он опустел, в нем нет жизни.
— Да, да, это так, — кивнул головой Михайлов. — Мне говорили, что и Лукин и его жена живут теперь у своих родителей.
— Я не знаю, как раньше жили Лукины, — продолжал Трофимов. — Но думается мне, что они любили друг друга.
— Так оно и есть — любили, — согласился Михайлов.
— В тот вечер, о котором я хочу вам рассказать, к Тане Лукиной пришли ее отец и друзья. Вечер был весенний, теплый, и в дом идти не хотелось. Потеснившись, все сели на скамью у калитки и, вглядываясь в вот-вот готовый тронуться бугристый лед Ключевки, подставляя лица тревожному ветру, должно быть, ни о чем друг с другом не говорили. В такие вечера хочется быть вместе, но не разговаривать, а молчать. Да, так, наверно, все и было…
— Может быть, может быть, — с любопытством глядя на Трофимова, согласился Михайлов. Что-то в словах молодого прокурора заинтересовало его, и ему захотелось дослушать этот странный рассказ до конца. — Ну, а дальше?.. — спросил он.
— А дальше… к дому подошел Лукин. Таня поднялась и пошла ему навстречу, счастливая, что он пришел сегодня против обыкновения рано, по-женски радуясь, что друзья и отец увидят ее с мужем и не догадаются о затаенной тревоге, которая давно уже жила в ней.
— А ведь верно! — сказал Михайлов. — На суде выяснилось, что он часто до этого не ночевал дома. Впрочем, простите, что прервал ваш рассказ.