Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15
Шрифт:
Оставив аэроплан, они пошли через поле. У сараев начался развод караула, слышалось: «Р-р-райсь! И-и-иррна! Пер-р-ой-айсь!» Миновали ограду, но аллее мимо гуляющей публики пошли к потайному месту у Приотратского замка. Под сенью подпорной стены, в кустарнике, разделись и, нырнув в парную воду, наскоро искупались в узком черном озере. Потом, прыгая на одной ноге, пытаясь с ходу попасть ногой в брючину, Зубин сказал:
— Саша, мы с тобой уже целых два месяца вместе живем, ка одной квартире. Питаемся у одной хозяйки. А я про твою частную жизнь, в сущности, ничего не знаю. Как я понимаю, ты не женат?
Расправляя рубашку, Губарев вспомнил то, что возникло в его жизни сразу после войны и что он тогда считал любовью. Он был Георгиевским кавалером, героем войны, она — дочерью богатых родителей. Сначала все шло прекрасно: ожидание встреч, вера, что он вытащил счастливый билет, чистота,
Губарев надел рубашку на мокрое тело, ответил вопросом:
— А ты?
— Я! — Зубин затянул ремень, — Мне еще рано, двадцать семь стукнет только в этом году.
— Ну, а мне двадцать шесть.
Если его догадка насчет Зубина близка к истине — противно. Конечно. он, Губарев, еще с войны побывал во всяких переделках, да и сейчас фактически на войне — тайной. И все-таки он боевой офицер контрразведки, а не дешевый осведомитель. Он давно пытается разобраться, почему это слово «осведомитель» сидит в нем как заноза. Сидит — с тех пор, как после войны его перевели в Министерство внутренних дел, откомандировав потом в контрразведывательное производство штаба округа. Автоматически превратившись в штабс-ротмистра из штабс-капитана{Корпус жандармерии Министерства внутренних дел царской России имел свой табель чинов, такой же, как в кавалерии, поэтому переведенному в жандармерию присваивался соответствующий жандармский (кавалерийский) чин.}, он продолжал убеждать себя, что будет теперь с еще большей пользой служить России. Да, он стал жандармом, потому что этого требовали интересы Родины. Но сейчас? Сейчас ему могут приказать следить за Зубиным, потому что тот — неблагонадежный. Но вообще, что значит — «неблагонадежный»? Революционер? Это Зубин-то революционер? Не похоже, слишком умен, он может быть просто недовольным, не более того. Но даже если Зубин и революционер, это еще не значит, что он шпионит в пользу Германии. Проклятье…
Рисунки С. Сухова
Пошли сквозь парк «Сильвия» к коттеджу, который снимали на равных паях.
— Между прочим, — сказал Зубин, — в тебе я нахожу ярко выраженный тип кадрового русского офицера.
— Интересно. Что же это за тип?
— Из тех, что идут в атаку насвистывая. И с папироской в зубах.
Я в атаку не ходил, подумал Губарев, ходил в разведку. Там, между прочим, не покуришь и не посвистишь…
И вообще, знал бы этот голубок, в какой грязи приходилось валяться. Три дня он спал среди нечистот в свином хлеву, когда был айном{Айны — этнически отличающиеся от японцев коренные жители острова Хоккайдо, национальное меньшинство.} и прислуживал повару японской военно-полевой кухни… Приходилось окунаться в дерьмо и похуже, в грязь контрразведки, отмыться от которой труднее, чем от свиных нечистот…
— Однако настоящая храбрость, — продолжал сбою мысль Зубин, — в моем представлении, совсем другое.
— Что же?
— В двух словах не объяснишь.
Губарев незаметно разглядывал беспечно вышагивающего рядом Зубина… Храбрость. (Иного ты понимаешь в храбрости. О том, что это такое, лучше всего размышлять в темноте около вражеских окопов.
— Надеюсь, когда-нибудь объяснишь?
— Постараюсь. И не криви губы. Догадываюсь, что ты не робкого десятка.
— Спасибо… — начал было Губарев и тут же оборвал себя, свернув на боковую тропку.
Татарин, дворник. Снова со своей метлой у сарая змейкового сектора. Медом ему это место намазано, что ли?
Две недели назад Губарев впервые увидел дворника, тот кланялся кому-то из проходивших офицеров, Губарев даже не понял сразу — что ему не понравилось в кланяющемся дворнике. Потом сообразил; движения. Что-то знакомое было в поклоне, знакомое и неприятное. Он мучился, вспоминая, и наконец разобрался— движения похожи на смазанный ритуальный японский поклон «рэй-го». Он сам когда-то месяцами отрабатывал этот поклон. Три дня назад он отметил для себя, как этот мусульманин, для которого «алля-бисмилля» должно быть привычно, произносит
звук «л». Так его могут произносить только японцы. С тех пор, с поклона, он старался не показываться дворнику на глаза — на всякий случай.2
Для нас, имеющих возможность заглянуть в архивы, эта история началась годом раньше, в марте 1910-го, на заседании Межведомственной комиссии Российской империи по организации контрразведывательной службы. Вот что говорилось в ее протоколе:
«…Межведомственная комиссии Военного министерства. Морского министерства и Министерства внутренних дел Российской империи, заслушав доклады и предложения соответствующих ведомств, выводит:
Дело организации органов контрразведки, в том числе установление негласного надзора за путями тайной разведки иностранных государств против Российской империи, до сих пор должным образом не налажено. Функции контрразведывательных органов в настоящее время исполняются разрозненно, отчасти чинами корпуса жандармов, отчасти Главным управлением Генерального штаба, отчасти Морским генеральным штабом, а также — разведывательными отделениями штабов округов. В связи с %тнм. с целью усиления мер борьбы с военным н военно-морским шпионажем против Российской империи, введения единоначалия и повышения эффективности органов контрразведки, межведомственная комиссия предлагает соответствующим министерствам и главным штабам этих министерств приступить к разработке и созданию единого органа, который взял бы на сеоя единолично функцию контрразведки. охраны военных секретов и безопасности Российской империи.
За Военного министра
— Помощник министра, ген. — лейтенант А. Л. Поливанов
За Морского министра
— Начальник Морского, Генерального штаба, вице-адм., св, князь А. А. Ливен.
За Министра внутренних дел
— Товарищ министра, командир отдельного корпуса жандармов, шталмейстер, ген. — лейтенант П. Г. Курлов.
28 марта 1910 г. Санкт-Петербург».
По-настоящему же судьба Александра Губарева повернулась через год, 5 июня 1911 года, во время дерби на трибунах Е. И. В.{«Его императорского величества»} Петербургского ипподрома. Ждали розыгрыша главных призов: «Приза государыни императрицы» стоимостью 18 100 рублей и «Гербелевского гандикапа» в 15 400 рублей. Программки оповещали: в скачках заявлены лучшие лошади, в «Призе государыни императрицы» участвуют Флориал, Мадрас, Лила, в «Гербелевском гандикапе» — Антреприза, Газель, Перу Фатуб, Ящурка. Сверялись номера, перелистывались программки. Многие, натыкаясь на строчку № 5 в «Гербелевском гандикапе»: «Газель, т. гн. коб. 4-х лет от Гай-К ид а и Зебры, частн. влад. гр. В. А. Курново», поворачивали головы в сторону владельца Газели, полковника Владимира Алексеевича Курново, господина средних лет в идеально сшитом английском костюме, плотного, широколицего, с небольшим породистым носом и оловянно-серыми, ничего не выражающими глазами. Полковник сидел в ложе у самого барьера; сзади, на второй скамейке, расположились несколько дам и дети. Повод говорить о нем был: помимо того, что скакала его лошадь, посвященные знали, что Курново вот-вот утвердят начальником спешно комплектуемого ведомства — ПКРБ (Петербургского контрразведывательного бюро). Сам же граф Курново прислушивался к разговору за спиной. Он знал, что болтающая сейчас с его женой графиня Вендорф никогда не питала к ней дружеских чувств. Конечно, лестно, что в твоей ложе запросто беседует с супругой племянница великого князя, но все-таки… Наверняка Вендорф пришла в ложу не зря.
Да, так и есть: как только жокеи пустили лошадей в разминку, Вендорф пересела к нему:
— Простите, — графиня приложила к глазам лорнет, разглядывая лошадей. — Владимир Алексеевич, если не ошибаюсь, вон та, темно-гнедая, номер пять, ваша? Прекрасная лошадь. Прелесть, просто прелесть. Я на нее поставлю.
Курново промолчал. Вендорф, не отрываясь от лорнета, сказала:
— Владимир Алексеевич, я слышала о вашем новом назначении…
Он мог бы еще отказать Вендорф, племяннице великого князя, но Вендорф, любимице императрицы и кандидатке в камер-фрейлины, — никак. Это уже восьмая протекция, которую он вынужден будет удовлетворить.
— Графиня, все говорят о моем назначении. Но ведь нет еще подписи.
— Полноте, Владимир Алексеевич, подпись будет днями.
Последние две протекции стоили ему отличных офицеров, Иванова и Голоземова. Придется выкидывать третьего. Кого? Полковник сейчас совершенно не представлял, кого можно исключить из приготовленного списка.