Антология советского детектива-39. Компиляция. Книги 1-11

Виктор вынул его из кресла, и, придерживая за фирменный ремень, повел в спальню. Усадил трюкача на кровать, злобно сорвал с него кроссовки и завалил прямо на цветастое покрывало — гордость гостиницы. Серега свернулся на покрывале калачиком, положил обе руки под щеку и закрыл глаза.

— Спи спокойно, дорогой товарищ! — раздраженно посоветовал Виктор.

Серега на миг открыл глаза, грустно сообщил:

— Меня скоро убьют, Витя, — и обрушился в алкоголическое небытие.

Виктор вернулся в гостиную, сел в кресло, размышлял о важном: пить или не пить следующие сто. Решил выпить. Двести пятьдесят — рабочая норма, еще не требующая завтрашней опохмелки. Выпил, и, чтобы уйти от соблазна, все быстренько прибрал по положенным местам. Ликвидировав пьянственное свинство, вышел вон.

На длинной скамейке у входа в гостиницу сидели три артиста: главные герои — поручик и комиссар, а также эпизодник — белый полковник.

— Виктор Ильич, к нам! — позвал поручик.

И сейчас, и вообще делать ничего не хотелось. Виктор молча уселся на скамью. Середина дня, солнышко пекло, птички чирикали, листва над головой нежно шелестела под легким ветерком. Подремать бы...

— Я в трясину не полезу, Виктор Ильич! — трагическим голосом заявил поручик.

— Ну и не лезь, — межа веки, разрешил Виктор.

— Этот садист, — имея в виду под садистом режиссера-постановщика, сообщил поручик, — настоящую гиблую топь выбрал, мне художник рассказал. Это трюковая съемка, и я имею полное право отказаться!

— Иди и откажись, — посоветовал комиссар.

— Тебе хорошо, — вдруг обиделся на комиссара поручик. — Ты на твердом берегу стоять будешь, только руку мне протянешь. Мне же в самую трясину лезть. Вдруг засосет?

С обеда в гостиницу возвращались поодиночке командировочные научные московские дамочки, все, как на подбор, хороших лет, в хорошей форме, прибранные, привлекательные. Провожая бессмысленным взором очередную чаровницу, белый полковник изрек:

— Вот эту я трахнул бы.

Прошествовала следующая.

— А эту? — полюбопытствовал комиссар.

— И эту бы, — согласился белый полковник.

Поток дамочек иссякал. Придирчиво осмотрев последнюю, полковник подождал немного, встал, с зевом потянулся.

— Поспать, что ли? — сказал он и направился в гостиницу.

— Натрахался до изнеможения и спать пошел, — резюмировал комиссар.

Поручик и сценарист хихикнули. Замечательно было так сидеть.

С прогулки возвращались девицы, привезенные из Москвы для деревенской групповки. Впереди шла ядреная, заводная, веселая девушка Лиза. Проходя мимо скамейки, зыркнула отчаянным глазом на Виктора. Комиссар и поручик украдкой глянули на сценариста: проверяли, адекватна ли его реакция. Адекватна: сценарист поднялся, потянулся, как полковник, и рванул в вестибюль.

Лиза была одна — тактичные подружки удалились. Неунывающей девушке нравилось спать со сценаристом: и просто так, и престижно, и кое-какое в связи с этим привилегированное положение.

Виктор подошел и поведал малоприятную новость:

— У меня в номере пьяный Серега спит.

— Тогда ко мне, — решительно предложила она. — Моя соседка в Москву уехала.

В номере он обнял ее и положил подбородок на ее плечо. Она тихонько расстегнула его рубашку, ладошкой провела по волосатой груди, куснула за мочку ближайшего уха и шепотом сообщила в то же ухо:

— Я соскучилась по тебе, Витя.

В дверь постучали, и ласковый детский голосок позвал:

— Лизочка, можно тебя на минутку?

— Инка-ассистентка, змея, — почти беззвучно прошипела Лиза, выпросталась из-под простыни, натянула халат, открыла дверь на малую щель и в щель выскользнула в коридор.

Поспать по-настоящему перед ночной съемкой не удалось. Виктор глянул на часы (было без двадцати семь), вздохнул, спустил ноги с кровати, и, сидя, стал одеваться. Вернулась Лиза, села рядом, сказала:

— Тебя режиссер ищет.

Он встал, натянул портки, застегнул их, наклонился и поцеловал Лизу в щеку. Извинительно поцеловал.

Режиссер обитал в апартаментах, предназначенных для знатных иностранных гостей. И коврик афганский, и телевизор японский, и креслица финские. Режиссер и оператор возлежали в ожидании Виктора в кожаных креслах. Дождались.

— Чего надо? — грубо спросил сценарист.

— Я соскучился по тебе, Витя, — повторил Лизины слова режиссер.

— А я — нет, — признался Виктор и бухнулся на диван.

— Как отдохнул? — невинно поинтересовался оператор. Проигнорировав этот провокационный вопрос, Виктор сходу, чтобы не опомнились, сделал заявление:

— Никаких существенных изменений в сцене на болоте не будет. Перелопачивать ее — значит, перелопачивать весь замысел. Этого вы от меня никогда не дождетесь, — высказавшись, Виктор победоносно глянул на собеседников. Те скалились, чем его сильно рассердили:

— Развеселились тут! Хотите снимать авторское кино — снимайте по своим сценариям!

— Чего он орет? — недоуменно спросил режиссер у оператора. — Ты спросил его переделывать сцену? — Оператор отрицательно помотал лохматой головой. — Я просил его переделывать сцену?

— Просил, — перебил вопросительный монолог Виктор.

— Виктор, ты не прав, — с лигачевскими, умело воспроизведенными интонациями возразил режиссер. — Я просил тебя подумать над ней. Ты подумал?

— Буду я еще думать!

— Я понимаю, тебе некогда было, — мягко вошел в сложное сценаристово положение режиссер. Не сдержавшись, оператор восторженно хрюкнул. В отличие от оператора, Виктор сдержался. Только подышал некоторое время достаточно бурно. Отдышавшись, спросил:

— Тогда зачем я вам?

— Легкая корректировка диалогов в связи с натурой, Витя, — объяснил режиссер.

— На съемке. По мизансцене, — решил Виктор. — Тем более, что доблестный поручик, носитель, так сказать, идеалов столь любимого тобой, Андрюша, белого движения, лезть в болото категорически отказывается.

Бунт на корабле, бунт на корабле! Глаза режиссера округлились, как у Петра Первого, он встал, прошелся саженьими (как на картине у Серова) шагами по афганскому ковру, подумал, подумал и рявкнул:

— Он у меня в дерьмо полезет, охламон трусливый!

— Я про дерьмо не писал, — скромно напомнил Виктор.

— А ты напиши, напиши, чтоб я его туда загнал!

— Ну, режиссерский норов показал, и будя! — прервал идиотский монолог оператор. — Я так понимаю, что с творческими вопросами покончено? Тогда давайте чай пить. Чаю хочешь, Витя?

— Твоего — хочу, — ответил Виктор.

Оператор понимал себя великим докой по заварке чая, и действительно был им. Он приступил к священнодействию. Все свои многочисленные индийский, цейлонский, китайский, краснодарский, черт-те какой чаи, ведро с родниковой, каждодневно обновляемой водой, электрический чайник, два заварных он хранил в режиссерских апартаментах, потому что в его люксе, выбитом у администрации в связи с необходимостью надежно хранить пленку (в холодильнике) и камеру (в спальне на отдельной кровати) на законных основаниях толклись безответственные ассистенты, которые по легкомыслию могли использовать все эти предметы варварски и не по назначению. Счифирить, допустим.