Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20

— Сейчас? — удивилась Людмила Иннокентьевна. — Что мне делать в Москве? И разве нельзя подождать до утра!

— Нет, ждать нельзя, — ответил я и, сняв с вешалки пальто, подал ей. — Вы и так ждали девятнадцать лет. Кстати, как получилось, что вы остались Галей Наливайко?

— В тылу у немцев это было необходимо, в армии восстанавливать прежнюю фамилию мне не пришло в голову, а позже я просто привыкла к ней и не хотела, чтобы что-то связывало меня с прошлым. Слишком мучительно было вспоминать о нем.

— Итак, мы едем? Не смотрите на часы, остановите их! Забудьте о времени! Мы едем?

— Какой вы странный! — улыбнулась она. — Простите за нескромный вопрос: сколько вам лет?

— Немногим больше, чем тому человеку, который ждет вас в Москве.

— Кто-то ждет меня в Москве?

— Ни слова больше. Едем!

Пожав плечами побежденная моей настойчивостью, она надела пальто и вышла на крыльцо. Было морозно, ярко сияли звезды. Шофер с любопытством посмотрел на Зайковскую и шепотом спросил у меня:

— Это она и есть?

Я кивнул.

— С ветерком поедем! — пообещал шофер и, сев в машину, включил зажигание.

«Волга» рванулась вперед.

Людмила Иннокентьевна сидела неподвижно, глядя в черное окно. Я смотрел на ее тонкий профиль и видел перед собой Машу. Как они были похожи! Скоро эта женщина, пережившая так много, потерявшая всех, кого она любила, обнимет свою незнакомую взрослую дочь! Я хотел рассказать Людмиле Иннокентьевне о ее муже, но это значило сказать и о Маше, а у меня не было таких слов. Я молчал, и у меня почему-то щипало в горле…

В восемь часов утра мы миновали Рижский вокзал и свернули на Садовое кольцо.

— На Баррикадную? — догадался шофер.

Он с шиком остановил машину напротив подъезда. Я помог Людмиле Иннокентьевне выйти.

— Кто здесь живет? — тихо спросила она.

Я взял ее под руку и повел по лестнице. На третьем этаже мы остановились. Я задыхался. Я не мог себя заставить прикоснуться к звонку. В этот момент открылась дверь, и вышла соседка, как-то раз видевшая меня в коридоре. В руке у соседки была хозяйственная сумка. Она посторонилась, и мы очутились в квартире.

Возле Машиной двери сердце у меня вдруг заколотилось так громко, что я придержал его рукой… Постучал.

— Войдите, — послышался Машин голос. И мы вошли.

Маша, розовая и растрепанная со сна, в ситцевом коротком халатике, стояла у стола с чайником в руке. Она поставила чайник и, узнав меня, смущенно сказала:

— Это вы? А я не одета. Ответить ей я был не в состоянии.

Тогда она посмотрела на Людмилу Иннокентьевну. Взгляд ее, сперва безразличный, стал напряженным. Она как будто попыталась что-то вспомнить, но не вспомнила — и отвела глаза. Но тут же снова взглянула на мать. Лицо ее вдруг побледнело и стало по-детски беспомощным.

— Маша! — низким, незнакомым голосом сказала Людмила Иннокентьевна. — Это ты, Маша?

— Мама! — закричала девушка, и слезы градом хлынули из ее глаз. — Мамочка!

Я отвернулся.

Когда я через несколько минут снова посмотрел на них, Людмила Иннокентьевна и Маша сидели, обнявшись, на кровати и плакали. Они улыбались, любовно прикасались друг к другу, и лица у них были такие, что я снова отвел глаза.

Внезапно открылась дверь, и вошел мужчина в черной морской шинели. Это был Сергей. Он посмотрел на меня, покраснел и шагнул к Маше.

— Сережа! — сияя и плача, сказала она. — Это моя мама! Моя мама!

— Очень приятно, — растерянно ответил лейтенант.

Людмила Иннокентьевна улыбнулась сквозь слезы.

— Мамочка, ты же еще ничего не знаешь, — сказала Маша. — Это мой муж Сережа… Мы поженились вчера вечером.

Они заговорили вполголоса.

Я надел шапку и вышел.

Шофер озабоченно протирал ветошью капот. В зубах у него торчал потухший окурок. Взошло солнце, позолотило шпиль высотного дома, зажгло розовые искры на снегу. Дышалось легко.

Расплатившись, я зашагал к себе на Конюшковский. Морозец игриво трогал за уши. Нянька вела краснощекого малыша с носиком пуговкой. В дощатом ларьке торговали оранжевыми тунисскими апельсинами. Их запах разносился по всей улице.

…Можно еще добавить, что очерк мой был напечатан и что в редакцию приезжал Томилин, пожелавший своими глазами взглянуть на записку Георгия Лагутенко. Можно описать свадьбу Маши и Сергея. Веселая была свадьба.

Но лучше поставить точку.

В конце концов, я предупреждал, что хочу только рассказать о своей командировке.

Москва, 1960 год, декабрь

Семёнов Ю. Горбовский А. Без единого выстрела: Из истории российской военной разведки

ГЛАВА I «Бояре путные» и «сторожеставцы»

ИСТОРИЯ ТЕРМИНА «ВЗЯТЬ ЯЗЫКА»

Новгородские берестяные грамоты — голоса минувшего. О разном повествуют они: о расставаниях и о встречах, о любви, о долгах и расчетах сполна, среди этих листков есть один, который как бы обособлен от прочих. Он предельно краток: «Литва встала на корелу». Подписи нет. Кому писалось — тоже неизвестно. Единственная фраза эта содержит военно-политическую информацию, сообщение о том, что литовцы начали, войну с корелами, племенем, жившим в то время в Приладожье, на нынешнем Карельском перешейке.

Событие тысячелетней давности подтверждено летописными записями того времени. Кто автор донесения? Тогда не было еще, наверное, термина, которым обозначали этих людей. Сегодня их называют военными разведчиками. Возможно, эта берестяная грамота с одной-единственной фразой — донесение такого разведчика, сообщение о событии, имевшем для новгородцев значение исключительной важности.

Подобные вести — о военных событиях на границах, о приближении вражеских ратников — должны были поступать в срок. И горе, если весть об этом запаздывала или не приходила вообще. «А в то время, — пишет новгородский летописец, — князья мордовские подвели тайно рать татарскую из мамаевой орды на князей наших, а наши князья не ведали, им о том вести не было».