Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20

Учителю истории и словесности люблинских частных гимназий Николаю Васильевичу Крыленко не было нужды завоевывать авторитет напускной солидностью.

Его уроков ждали как праздника. Не потому, что он прощал нерадивость и лень и щедро раздавал хорошие отметки.

Напротив, он был строг и придирчив. Рано повзрослевший, прошедший суровую школу жизни, он и на учеников своих не смотрел как на малых детей, разговаривал с ними как с равными. И спрашивал, как с равных.

Уроки его не походили на уроки в привычном смысле этого слова.

То, о чем он рассказывал, нельзя было прочитать ни в одном учебнике. И главное - читал стихи. Такие, которые едва ли найдешь и в богатой библиотеке. Читал, заражая своим волнением даже равнодушных к поэзии.

Вот и сейчас.

– Николай Васильевич, почитайте еще!

Его никто не зовет "господин учитель". В этом одном - вызов гимназическим порядкам.

– Ну, пожалуйста, Николай Васильевич, хотя бы

Крыленко посмотрел на часы, покачал головой: до конца перемены осталось двенадцать минут. Будет скандал...

Ну ладно: семь бед - один ответ.

Милый друг, я умираю

Оттого, что был я честен;

Но зато родному краю,

Верно, буду я известен.

– Кто это?
– пробасил с последней парты зачарованно слушавший учителя долговязый паренек, один из самых начитанных и смышленых.

– Добролюбов, - ответил Крыленко и пытливо обвел глазами класс, стараясь понять, говорит ли мальчишкам что-нибудь это имя.

– Кто, кто?..

– Добролюбов. Никогда не слыхали?

Класс молчал.

– Хорошо, я расскажу о нем на следующем уроке.

– А сейчас еще стихи!
– умоляюще произнес долговязый.

И хором все подхватили:

– Стихи, стихи!

За плотно закрытой дверью школьный коридор гудел большой переменой. Со двора доносились возбужденные голоса, цокот копыт и тарахтенье коляски по мостовой.

– Ладно, вот вам стихи...

Известно мне: погибель ждет

Того, кто первый восстает

На утеснителей народа;

Судьба меня уж обрекла.

Но где скажи, когда была

Без жертв искуплена свобода?

– Рылеев... Рылеев...
– раздалось сразу несколько голосов.

– Да, Рылеев, - подтвердил учитель.
– Предчувствие не обмануло поэта. Он действительно погиб за край родной. Слова не разошлись с делами.

– А теперь Пушкина!

Это стало уже традицией. Каждый урок, чему бы ни был он посвящен, заканчивался пушкинскими стихами.

– "Во глубине сибирских руд", - медленно, тревожно начал Крыленко и почувствовал, как на глаза навернулись слезы. Волнение его тотчас передалось ученикам - он прочел это по их напряженным, посерьезневшим лицам, по едва раскрытым губам, беззвучно повторявшим за ним величественные и горькие строки поэта:

Во глубине сибирских руд

Храните гордое терпенье,

Не пропадет ваш скорбный труд

И дум высокое стремленье.

Казалось, это не учитель дает урок литературы неоперившимся подросткам, а пламенный трибун выступает на митинге перед наэлектризованной его речами толпой...

Он почти выкрикнул последнюю строку: "И братья меч вам отдадут", и тут же прозвенел звонок: перемена кончилась. Учитель все еще стоял посреди притихшего класса - с горящими глазами и гордо вскинутой головой.

Прошло несколько секунд, прежде чем тишина раскололась овацией, и было неясно, к кому же относятся эти аплодисменты: к Пушкину? Декабристам?

Учителю? Или к свободе, верой в которую заражали ребят эти вдохновенно прочитанные стихи?

Открылась дверь, возникла фигура учителя географии - сухопарого, желчного, наглухо затянутого в мундир.

– Вы позволите, - выдавил он из себя, почти не разжимая губ и не глядя коллеге в глаза, - вы позволите, милостивый государь, начать урок?

Через несколько дней Николая Крыленко вызвали к губернскому инспектору народного просвещения, который слыл неглупым, мягким человеком, умеющим слушать не только себя. Однажды он будто бы даже спас от полиции какого-то гимназиста, потерявшего в классе нелегальную листовку. Имени этого гимназиста никто не знал, может, такого случая и вовсе-то не было, но так или иначе инспектор попал в большие либералы.

"Либерал" не удостоил молодого учителя даже рукопожатием. Он едва кивнул, почти утонув в огромном кожаном кресле под портретом его величества государя.

– Надеюсь, вы понимаете, господин Крыленко, чем я обязан встрече с вами?

Начало не предвещало ничего хорошего.

– Нет, не понимаю, господин инспектор.

Из-под очков с золотыми дужками блеснули холодные серые глаза. Взгляд был пронзительным и жестким. Крыленко выдержал этот взгляд. Повторил вполне миролюбиво:

– Действительно не понимаю, господин инспектор.

– Вот что...
– Инспектор положил на стол холеные руки, побарабанил пальцами по зеленому сукну.
– Давайте не будем разыгрывать спектакль, господин Крыленко. Вы отличнейшим образом все понимаете.

Но если вам угодно меня дурачить, то извольте...
– Только сейчас он предложил учителю сесть, давая понять, что разговор не будет коротким.
– Я надеюсь, вы имеете учебную программу, утвержденную его высокопревосходительством господином министром?..

Прекрасно. Ну и что же, считаете ли вы для себя обязательным следовать ее предписаниям?

– Разумеется, господин инспектор.

– Разумеется?..
– Брови инспектора поползли вверх.
– Ну как же разумеется, господин Крыленко, когда ни один ваш урок, буквально ни один, не соответствует программе?
– Он жестом остановил учителя, готового возразить.
– Разве декабрист Рылеев в качестве поэта, а не бунтовщика предусмотрен программой? Разве этот, как его... Добролюбов, ...достоин хотя бы упоминания в стенах учебных заведении на территории Российской империи?

"Донес кто-нибудь из ребят?
– подумал Крыленко.
– Или этот фискал географ подслушивал у двери."

– Я читал стихи Кондратия Федоровича Рылеева вне урока, господин инспектор.

– Ловко, - усмехнулся инспектор.
– Ловко придумано. Значит, вне урока... А вправе ли вы, между прочим, продолжать урок сверх положенной нормы, отнимая у детей время отдыха, столь необходимое для их здоровья?

– Справедливое замечание, господия инспектор, - сказал Крыленко. Время отдыха отнимать у детей нельзя.