Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20

— Эге-гей, — рявкнуло у меня за спиной. — Из окраинной палатки высунулась заспанная добродушная физиономия. — Куда вы? На ночь-то глядя. — Действительно, солнце скрылось уже за далекими хребтами, парившими над горизонтом, и вокруг нас сгущалась сиреневая темень.

— Да вот в шерпы решили податься, — ответил Норцов.

— Небось проголодались, ребята? Стало быть питание по капитальной схеме! — руки парня, прежде утопленные в вертикальных разрезах бездонных карманов, бойко вскрыли консервные банки, разожгли примус. А когда пища была заправлена тушенкой и вода в чайнике завела скулежную песню, обстановка в общих чертах была нам ясна. За день до бурана группа мастеров ушла отсюда на штурм вершины. В лагере осталась спасательная группа из трех человек, включая нашего собеседника и одного приблудного парня, новичка. Буран длился почти двое суток, причем в районе «Аламедина», где находился в это время руководитель всего отряда Шелестов, трудно было даже представить себе его размах. Но Шелестов всполошился и за полтора дня в непогоду поднялся с каким-то попутчиком в базовый лагерь. Спасателей Шелестов не застал: они вдвоем, едва буран стих, ушли на подступы к вершине, причем не по ближнему южному гребню, а в лоб. Через Азадбаш. Сегодня поутру Шелестов и его шерп ушли им вдогонку. А наш собеседник, Игорь Кленов, залег со своим аппендицитом в палатке и проспал двенадцать часов.

— Как назвался приблудный-то парень? — небрежно спросил я. — Договорились мы с одним приятелем к вам гуртом идти. Да он ко времени не явился… Николай Налимов.

— Не-е-ет, — протянул Кленов. — Кажется, этот не русский. Черный очень уж. Ох, и ругался Шелестов, когда узнал, что я приблудного на Азадбаш выпустил. «Зеленый, — кричит. — Непроверенный». Но под аппендицит списал мне этот грех.

— А, может, нашего приятеля Шелестов захватил? — спросил я.

— С Шелестовым никакого Николая не было, — откликнулся Кленов. — А новенький был. Новенький, но по годам довольно старенький. Саид.

— Саид? Высокий, худощавый, щеки запавшие? — заторопился я.

— Точно! Высокий, худощавый. Тоже ваш приятель?

— Арифов его фамилия? — ответил я вопросом на вопрос.

— Арифов, кажется. Что-то в этом роде.

— Тогда нет, не наш приятель, — рассмеялся я. — Слышать слышали, а видеть не видели.

— А вы-то прибыли к шапочному разбору, — дружелюбно посетовал Кленов. — Завтра штурмовая группа начнет спуск. Послезавтра на Азадбаше их встретят спасатели с Шелестовым. А еще через пару деньков будем здесь героев славить… Погуляйте, конечно, по склонам. Это не возбраняется.

…Пробудился я посреди ночи от толчка в бок. В палаточном проеме у моего изголовья округлым силуэтом вырисовывалась голова Норцова. Он еще раз заехал мне локтем в подреберье.

— Хватит, хватит, не старайся. Слушаю тебя, — я почему-то говорил шепотом.

— Глядите, — тоже шепотом вымолвил Норцов, — нет, чуть правей.

Я задрал голову и увидел высоко на черной стене Азадбаша синий огонек. Летящий и одновременно покоящийся, точно звезда, огонек, казалось, и обращался к звездам. Меня дрожь прохватила, когда я вообразил себя там, близ этой мерцающей точечки. Космический холод забрался под штормовку, зияющие пропасти черными полотнищами схлестнулись под ногами и рать привидений, расколов скалы, двинулась навстречу. Я закрыл глаза и опять открыл. Огонек все так же висел в ночи, скорее затемняя мир своим пронзительным лихорадочным лучиком, чем озаряя. Не было в нем той теплой желтизны, какая играет в пламени костра. Мы ждали, что огонек замигает, подавая какие-нибудь сигналы. И мы молчали, словно голоса могли вспугнуть упрямую искорку. Но искра погасла сама. А вскоре небо налилось голубым предчувствием солнца.

— Скала как зеркало гладенькая. Подходов нету. Что бы это могло быть?

— Собираться пора, — услышал Норцов в ответ.

Едва мы простились с поскучневшим Кленовым, Норцов взял бешеный темп и выдерживал его до первых снеговых завалов.

— Буран, какого старожилы не упомнят, — мрачновато острил кругляш, ударяя тяжелым ботинком по сугробу. — Пойду искать следы.

Я выкурил сигарету, немного погодя — другую. Тут как раз и появился сияющий Норцов.

— След есть. Я поднялся до бывшего бивака ихнего.

— А ты бы взял да на Алтынтау взошел. Что тебя остановило?

— Я подсчитать людей хотел. Идут-то след в след. Сколько народу шло, не узнаешь. А на привале след распадается на составные части.

— Ну и?

— Ну и — все то же самое: дважды два — четыре.

— То есть?

— То есть два старых следа, позавчерашних. И два свежих, сегодняшних…

Теперь Норцову не приходилось поторапливать меня укоризненным взглядом. Болели мышцы, ныли суставы, судорожно колотилось сердце. Но моя решимость сегодня же добраться до Арифова о каждым шагом все крепла. Примерно через полчаса мы были там, где накануне альпинисты отдыхали. На снегу, действительно, отпечатались четыре пары ботинок, отличавшиеся друг от друга своими размерами, контурами и даже расположением триконей. Два человека были здесь, видимо, позавчера. Их следы слегка подтаяли, пожелтели, оплыли. Другая двойка, судя по четким вмятинам на снегу, опережала нас не более чем на сутки. Всего лишь на сутки! Рывок — и мы их догоним!

Норцов, пыхтя, врезал ботинок в снег, на секунду замирал и, закрепившись, бросал вперед другую ногу. Шаг. Влияющий ход спины. Звяканье рюкзачных пряжек. Опять шаг. Спина. Пряжки. Шаг… Кругляш остановился.

— Полтора часа — достаточно, — и, не дожидаясь ответа, сбросил рюкзак на снег.

— А сколько таких кусков до цели?

— До вершины Азадбаша — добрых три десятка. До людей… — Норцов развел руками.

Людей мы заметили к концу третьего перехода. Солнце уже решительно устремилось вниз, точно альпинист, спускающийся в лагерь, когда кругляш ткнул штычком ледоруба в сверкающую снежными блестками белизну.

— Догнали.

И верно: черные точечки далеко впереди двигались. Они сползали с горы, на которую мы пытались вползти. Нам оставалось ждать.

Опять задрал голову и замер озадаченный: черные точки сновали взад-вперед, вверх-вниз — и оставались на месте. Норцов, кажется, еще раньше заметил эту несообразность, потому что уже имел готовое всему объяснение.

— Ставят палатку. А ведь могли бы засветло до лагеря добежать. Может, что случилось у них там? И потом: как-то боязно оставлять их без присмотра на ночь. А вдруг возьмут да исчезнут.

— В темноте ведь идти придется, — полувопросительно сказал я. — Потеряем направление.

— Они нас наверняка заметили. Увидят, что продолжаем подъем — посветят.

— Верно. Не один же Арифов там, — сдался я и опять навьючил на себя рюкзак. — Не сорвемся в темноте-то?

— Не сорвемся, если проскочим вон ту скалу засветло.

Скалу мы, задерживая дыхание, преодолели уже в глубоких сумерках. А потом началась пологая, чуть припорошенная снежком мелкозернистая осыпь, на которой и в самом деле можно было хоть немного расслабиться. Как только палатку поглотила темнота, на ее месте засиял фонарик. А вскоре еще один фонарик отпочковался от первого и медленно поплыл к нам.

— Кленов, ты, что ли? — послышался наконец голос спускающегося альпиниста, и вскоре перед нами выросла плечистая фигура, которой торчащий капюшон штормовки придавал агрессивный вид.

— Да нет, не Кленов. Мы вообще из другого санатория, — откликнулся Норцов.

— Ах, из санатория! Тогда вам и вовсе нечего здесь делать, — проговорил плечистый спокойно и погасил фонарик.

— Мы из «Аламедина». Вам в помощь. Если нужна, конечно, — вступил я в разговор.

— Это другое дело, — все так же невозмутимо сказал плечистый, — помощь нам нужна. Вдвоем двоих тащить — околеешь.

К полуночи Шелестов вывел нас к палатке. У входа в нее сидел на корточках, неловко вытягивая шею в ночь, человек в толстенном свитере, резко подчеркивавшем его худощавость.

— Врач среди вас есть? А коньяк? Медикаменты? Ни один, ни другой в сознание не приходят, — он приоткрыл палатку, сунул туда фонарик и, приглядевшись, повторил. — Ни один, ни другой.

— Дежурить будем. По очереди, — хмуро заметил Шелестов. — Поужинаем, и я заступлю. А ты, Саид, поспи. Сдохнешь без отдыха. Мокрую тряпку менять — тут твоя квалификация не обязательна. Вот и эти друзья подежурят. Они ведь совсем свеженькие.