Антология советского детектива-42. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
— Ой-е-ей! Весь синий…
«Ничего. Главное — самые страшные первые сутки позади. Главное — выдержал. И теперь тишина…»
Колар лежит на тюремном матраце. Старик причитает над ним. Ян не может пошевелить ни шеей, ни даже пальцем. Все тело распухло и почернело. Разве может выдержать такое человеческий организм? Может! Если может тело, то еще больше может выдержать воля. Решение простое, и от него на душе легко: нет, и все! Конечно, ничего они не добьются и от Сулиги. Но почему их схватили? Гитлеровцы запеленговали станцию или в группу проник провокатор? Кто арестован еще кроме них и семьи Глухи? Если только они, то другие группы смогут продолжать работу, а радисты Юрий и Тадеуш — передавать сведения в штаб фронта. Только бы знать!
— Товарищ подполковник, Колар
— Что это может значить?
Подполковник Соболев задал этот вопрос не столько начальнику радиослужбы, сколько себе.
— Они должны были переменить конспиративные квартиры. Но они замолчали все трое. Может быть самое худшее…
— Проверьте с помощью других источников, — приказал Соболев и вызвал помощника. — Дайте дело всей группы.
Несколько желтых папок с грифом «Совершенно секретно». В них все об этих людях, посланных туда, за линию фронта. Эта группа, условно названная «Лукашевич», — одна из самых ценных и важных среди групп, засланных штабом 1-го Украинского фронта в глубокий тыл врага. Разведчики сумели легализоваться в труднейшей обстановке — в районе Праги, где гестапо и абвер развернули широкую агентурную сеть. Почти полтора месяца они передавали в штаб фронта обильную информацию о противнике из района вокруг чехословацкой столицы. Они передавали информацию особой важности. Что же с ними случилось? Что стало с другими членами группы?..
Широкая мраморная лестница. Хрустальные люстры. Обшитые дубом стены. Лепные потолки. Дворец Печека, банкира и владельца шахт Остравы. Перед приходом нацистов Печек удрал за океан. А его роскошный и аляповатый дворец пришелся по вкусу оккупантам: в нем обосновался главный штаб тайной государственной полиции гитлеровцев в Праге. Чехи презрительно прозвали дворец Печкарней и обходили его за много кварталов.
Однако Сулига и Колар, приезжавшие в Прагу на встречи с членами разведгрупп, назначали свидания чуть ли не у самых дверей гестапо. Как говорится в чешской пословице, «под свечкой всегда темно…»
Теперь им довелось увидеть дворец изнутри. Не анфилады залов с рассыпанными по паркету цветными бликами витражей — помещения для арестованных и для допросов были наглухо отгорожены от остального здания. Здесь стоял запах крови, и казармы и сами стены, казалось, кричали от боли.
После тюремной канцелярии Панкраца Сулига и Колар больше не видели друг друга, хотя день за днем проходили один и тот же крестный путь. Вот записи, сделанные рукой самого Колара:
«Меня начали бить по голове и лицу. Потом связали руки, натянули их на колени, продели палку, перевернули и начали бить палками. Ломавшиеся палки заменяли новыми, уставших гестаповцев сменяли другие. Потом стали бить резиновой плеткой с железным наконечником. Вытянули из комнаты за волосы так, что все волосы остались в руке тянувшего. Но сознание я не терял, я очень боялся потерять сознание. Вечером того же дня меня отвели в подвал и поставили у стены. Я думал, что расстреливают. Хотелось только, чтобы поскорее, чтобы скорее прекратились эти страшные мучения… После этого посадили в одиночную камеру смертников. Затем отвезли в Панкрац. Затем снова отвезли в гестапо. И снова допросы: где учился разведработе, куда летели, какие позывные, время работы, шифр, какой сигнал дан мне на случай, если гестапо заставит меня работать… В гестапо были подготовлены девять листов с вопросами. Каждый вопрос задают по нескольку раз. Если приходится выдумывать, человек очень легко запутывается. Каждый день водили меня на допрос и каждый день пытали. Но я знал, что мучаюсь за свободу, за родину, за народ. Помнил, что я не один, что за мной стоит героическая Красная Армия и армия Чехословакии. Эти мысли облегчали мои мучения. Я представлял себе, что миллионы людей думают о свободе, помнил героический поступок Зои Космодемьянской. Все это давало мне мужество, чтобы не бояться смерти. Много раз я желал, чтобы она скорее пришла, чтобы меня поскорее убили. Я решил не говорить в гестапо ничего. Лучше погибну, но не оскверню свою честь, свой народ, оправдаю доверие верховного командования…»
Точно такие же слова мог бы написать и Сулига. После утренних допросов, в перерыве, когда у
пунктуальных палачей наступал час обеда, заключенных волокли из комнат пыток вниз, в просторный зал, и рассаживали вдоль стен. Зал, в котором в ожидании новых допросов томились несчастные, неизвестно кем и когда был иронически назван «кинотеатром»… Заключенные должны были здесь сидеть лицом к стене, выпрямившись, положив руки на колени. Сидеть, не шелохнувшись, час и два, а то и целый день. Невольное движение — и на голову обрушивается удар тяжелой дубинки: шесть гестаповцев возвышаются над узниками, восседая на высоких стульях, и зорко наблюдают за порядком. На стене объявление готическим шрифтом на немецком языке и на чешском: «Внимание! Если заключенные, находящиеся в этой комнате, попытаются без разрешения говорить, они будут наказаны трехдневной голодовкой и стоянием». Тем, кто наказан, гитлеровцы прикрепляли к колену металлический угольник специальной конструкции. Стоит немного согнуть в колене затекшую ногу — и угольник неумолимо зафиксирует это. И неумолимо последует новое истязание…Да, «…„кинотеатр“ во дворце Печека — совсем не радостное воспоминание. Это преддверие застенка, откуда слышатся стоны и крики узников, и ты не знаешь, что ждет тебя там. Ты видишь, как туда уходят здоровые, сильные, бодрые люди и после двух-трехчасового допроса возвращаются искалеченными, полуживыми. Ты слышишь, как твердый голос откликается на вызов, а через некоторое время голос, надломленный страданием и болью, говорит о возвращении. Но бывает еще хуже: ты видишь и таких, которые уходят с прямым и ясным взглядом, а вернувшись, избегают смотреть тебе в глаза. Где-то там, наверху, в кабинете следователя, была, быть может, одна- единственная минута слабости, один момент колебания, внезапный страх за свое „я“ — и в результате сегодня или завтра сюда приведут новых людей, которые должны будут от начала до конца пройти через все эти ужасы, новых людей, которых былой товарищ выдал врагу…».
Это слова не Сулиги или Колара, а Юлиуса Фучика. Он был схвачен гестапо на три года раньше, в 1942 году, тоже в апреле, и прошел по всем ступеням Печкарни и Панкраца. Его камера № 267 находилась на этаж выше, почти над самой камерой Яна. Юлиус Фучик был казнен гитлеровцами в сентябре 1943 года. Но дух мужества и человеческого долга словно бы пропитал камни тюремных стен. За всю историю Сопротивления исключительно редки были здесь случаи трусости и предательства. Зато даже тюремщики запомнили и прониклись уважением к коммунистам, брошенным нацистами в этот ад…
Не случайно прозвали заключенные зал ожидания «кинотеатром». Желтая, в паутине трещин и налете пыли стена, на которую должен часами смотреть арестант, как на экран кинотеатра. Голый экран? Нет! «Все киностудии мира не накрутили столько фильмов, сколько их спроецировали на эту стену глаза подследственных, ожидавших нового допроса, новых мучений, смерти. Целые биографии и мельчайшие эпизоды, фильмы о матери, о жене, о детях, о разоренном очаге, о погибшей жизни, фильмы о мужественном товарище и о предательстве…о крепком рукопожатии, которое обязывает, фильмы, полные ужаса и решимости, ненависти и любви, сомнения и надежды…» Это тоже слова Фучика из его «Репортажа с петлей на шее».
Фильмы о собственной жизни долгими часами видели на этом желтом экране Сулига и Колар…
Думал ли Степан, что весь его долгий и трудный жизненный путь может закончиться вот так: гестаповским застенком, «кинотеатром» во дворце Печена? Да, думал. И готовился к этому. Он непрерывно воевал против фашизма с того тридцать восьмого испанского года — и каждый день этой войны был полон риска. Сотни раз уже подстерегала его смерть. Что ж, он немало сделал. Хотя жаль, что все оборвалось в самые последние дни войны. А так хочется жить!..
Камера — семь шагов от двери до окна, семь шагов от окна до двери. Окно — это только название. На самом деле шесть маленьких матовых стекол под потолком, семь прутьев. А дверь — тяжелая, прошитая железным листом, с двумя запорами и еще с цепью, с отверстием, в которое тюремщик просовывает миску с бурдой. Рядом с дверью параша. Один заключенный спит на откидной койке, другой — на полу.
Сулига — на полу. Отсюда, снизу, сводчатый потолок камеры кажется высоким, матовые стекла, за которыми воздух, — недосягаемыми.