Антология советского детектива-42. Компиляция. Книги 1-20

Зыков ел с таким удовольствием, что, глядя на него, захотел бы есть и самый пресыщенный человек, ел и лениво поглядывал на гладь губы, где изредка всплескивалась рыба, на рыжие языки огня, лизавшие черные обрубки валежины. Казалось, исповедь Минькова не коснулась его души, прошла мимо, и Соня смотрела на него с вызовом, явно ждала случая выразить ему свое неудовольствие. Но такого случая не представилось, ибо Зыков помалкивал. Соня спросила у Минькова:

— Послушайте, вы никогда не раскаивались, что взялись за эту работу? Не сейчас, раньше.

— Работа сама по себе интересная. Но люди тут. Такие люди…

— Представляю. Если в спину стреляют — представить нетрудно, что за люди.

— Раньше у вас были опасения за свою жизнь? — спросил Зыков.

— Вроде бы нет. Потом, они раньше делали иначе.

— Как?

— По-разному.

Очевидно, Минькову этот разговор не доставлял удовольствия. Он торопливо приглаживал свои реденькие волосы, вытирал ладонью лоб. Но теперь уже и Соня заинтересовалась, а от нее отделаться малозначительными словами было трудновато.

— Как они делали? Расскажите.

— Неинтересно все это. Потому что подло и недостойно. — Заметив, что Соня готова ему возразить, сдался. — Ну хорошо… Вот один из примеров. Есть у нас шофер Дымов. Из молодых, да ранний. За нарушение охоты мне пришлось отобрать у него карабин. После этого он однажды сваливает у моего дома машину дровяного леса. Дело это здесь обычное. Тебе привозят дрова, ты платишь деньги. Я ему тоже заплатил…

— Дымов деньги взял? — спросил Миша и осекся под взглядом Зыкова.

— А то нет! — криво, одними губами усмехнулся Миньков. — И деньги взял и меня же оклеветал. Представил дело так, будто я у него взятку потребовал, за эти самые дрова обещал карабин возвратить.

— Вот наглец! — возмутилась Соня.

— Это еще что! Тут и почище типы есть. Как-то охотник Семен Григорьев убил в заказнике сохатого. Попался нам с Тимофеем. Протокол я составил. С перепугу он его подписал. А потом стал от подписи отказываться и возводить на меня поклеп. Мы, по его словам, с Тимохой отлавливаем в заказнике соболей и мех сбываем на сторону.

— И ему поверили? — с брезгливой гримасой спросила Соня.

— Нет, конечно. И Григорьев, и Дымов на это, по-моему, и не рассчитывали. Расчет был на другое. Они меня таким путем предупреждали: смотри, сплетем на тебя сеть, не выпутаешься. Мелкие пакостники! — Впервые в голосе Минькова прорвалась злость, кожа на лице натянулась, на скулах вспухли желваки, но он тут же усмирил себя, с тихой унылостью закончил: — За мою неподатливость Верочка жизнью заплатила.

До того, как Миньков Дымова упомянул, Миша слушал его с сочувствием, хотя и не таким бурным и откровенным, как у Сони. А тут сразу же насторожился, придирчиво вслушивался в интонацию Минькова, пытаясь если не в словах, то в ней уловить фальшь, но ничего уловить не смог, стал перебирать в памяти весь свой разговор с Дымовым — неужели ни в чем не разобрался? Неужели Дымов, с виду такой простой, бесхитростный, облапошил его, как последнего дурака? Не может этого быть… Если говорил правду Дымов, врет, и бессовестно врет, Миньков. Нельзя ему верить. Но почему? Не потому ли, что, нелестно отзываясь о Дымове, Миньков, сам того не сознавая, вскользь задевает и его, Мишу Баторова, ставит под сомнение способность разбираться в людях? Не из-за этого ли, не из-за своего ли ущемленного самолюбия лишил Минькова и доверия, и сочувствия?

Зыков привалился спиной к сосне, покусывая травинку, спросил у Минькова:

— В тот вечер вы ни машин, ни мотоцикла не встречали? Постарайтесь вспомнить.

— Как будто нет, — неуверенно проговорил он. — Кажется, не видел. А может быть, и не заметил.. Состояние у меня было очень уж такое… Увидел записку Виктора — в глазах потемнело. Не помню, как и до больницы добежал.

— Тимофей должен был увидеть, — заметил Зыков. — Он-то был в нормальном состоянии.

— Не совсем, — возразил Миньков. — Я же говорил: мы с ним выпили. А если Тимохе попало — давай еще. Помню, до самой больницы уговаривал меня выпить.

— Водка у вас еще оставалась?

— У меня нет. Но у него, кажется, дома была бутылка. Что-то такое он говорил. Да, была. От больницы домой он двинулся больно уж резво.

— Тимофей о вас очень хорошо отзывается, — сказала Соня.

— Без меня он давно бы спился. Я, можно сказать, за уши оттащил его от этой штуки. — Миньков ногтем постучал по бутылке. — Сейчас он в одиночку уже не пьет.

— Да, он и сам говорил, — подтвердила Соня. — Сказал, что выпивает только с вами.

— Но в тот вечер он спешил к своей бутылке один, — напомнил Зыков.

— Я ему разрешил, — бросив озадаченный взгляд на Зыкова, сказал Миньков. — Мне не до него было. Я не хотел, чтобы Виктор встретился с Верой.

— Что плохого вы увидели в этой встрече?

— Нашли о чем спрашивать! — рассердилась Соня. — Бессовестный нахал этот Виктор. Ненавижу таких!

Миньков к этому ничего не добавил. По его лицу разливалась бледность, он то и дело тер ладонью лоб, бросал тоскливые взгляды по сторонам.

— Что-то, братцы, ко сну потянуло. — Зыков встал, помахал руками. — Пойду обозрею окрестности.

— Я тоже пойду, — сказал Миша, приглашая взглядом и Соню.

— А вы, Степан Васильевич? — спросила Соня.

— Я посижу тут. На лес насмотрелся. Во сне и то одни деревья снятся.

— Тогда и я с вами останусь, — решила Соня.

Пошли по знакомой уже тропе. Зыков шагал впереди, оставляя на земле заметные вмятины. Сухие сучья и ветви с треском ломались под его тяжелой поступью.

— Тебе бы зверей скрадывать, — пошутил Миша.

Зыков не отозвался на шутку, но сбавил шаг, пошел рядом, рукой отводя от лица ветви.

— Ну, как отдых? Доволен?

— Больше чем доволен. День начисто ухлопали.

Над тропой шумливой стайкой пролетели кедровки. Заметив людей, резко снизились, закружились, оглашая лес истошными криками, хлопаньем крыльев. На тропу откуда-то выскочил бурундучок, видимо, напуганный их криками, присел на задние лапки, стрельнул туда-сюда бусинками-глазами, отчаянно свистнул и скрылся под валежиной. Зыков посвистел, пытаясь подражать бурундучку, но обман не удался, зверек больше не показывался.

— Хитер, зверюга! А день, Миша, кажется, не такой уж и бесполезный.

— Пользы не вижу. Наоборот. Сплошная путаница получается. Кто-то нам лжет.

— Тебя это удивляет?

— Да нет! Но должны же мы кому-то верить! Я хочу еще раз поговорить с Дымовым.

Вышли к кустам смородины. Кедровки по-прежнему кружились над головой, надоедливо стрекотали. Зыков следил за мельтешением суетливых птиц, машинально срывал с веток ягоды, по одной кидал в рот.

— Дымова пока оставим в покое. Вернемся, ты, Миша, сходишь в больницу…