Антология советского детектива-44. Компиляция. Книги 1-20

Зверев понимал: это от внутренней боли, слишком много сейчас сидит в Белозерцеве боли. А вот насчет Вики-Полины – интересная новость, которую следует хорошенько обмозговать, может, она, объяснит, почему в квартире Белозерцева – мертвая тишь, никто в ней не ходит, не дышит – ни единого шороха, ни единого движения, словно никто в ней не живет, – и как это Зверев проглядел созревание своего банного друга Белозерцева в новой ипостаси – суженого… или как лучше сказать… жениха, что ли? – красивой, но очень уж загадочной по части Уголовного кодекса женщины? Зверев вежливо улыбнулся, вздохнул – в кабинете было душно.

Ни кофе, ни коньяка, ни орехов не было, Зверев понял, что эта плоская доска, секретарша белозерцевская, невзлюбила его, тянет время и, конечно, постарается, чтобы визит Зверева закончился раньше, прежде чем она закончит обустраивать поднос с едой и напитками. Он ощутил в себе некую странную обиду, но потом решил, что это – ребячье, мелкое очень, на такое, не стоит обращать внимания, и подавил обиду.

– Ты знаешь хоть, кем твоя Вика работает? – спросил он.

Белозерцев вяло махнул рукой.

– Менеджером в каком-то «джойнт венче» – смешанном российско-шведском предприятии. Или что-то в этом духе, я точно не помню. Для меня это не имеет значения.

– Напрасно. Это, кхе-кхе… это должно иметь значение. А насчет смешанной со шведами компании она тебя обманула. Она работает в аппарате президента.

– В аппарате президента?

– Да. И у нее очень приметная должность. Странно, что ты об этом ничего не знаешь.

– И никогда об этом не слышал. Когда я с ней познакомился, она была никем… Никем, понимаешь – девушкой, стоящей на троллейбусной остановке.

– Была никем, а стала всем: демократы очень четко усвоили этот лозунг большевиков и взяли его на вооружение. Но башка-то у тебя на плечах, Вава, всегда была… Эх, Ва-ва! – прочеканил генерал медленно ребячьим голосом, будто ставил себе дикцию – ему было жаль Белозерцева. Как все-таки иногда жизнь потешается над людьми, играет с ними, словно с котятами – только что, еще сутки назад, человек находился на вершине большой горы, прозванной Олимпом или чем-нибудь в этом духе – горой Удачи, Славы, Богатства – сидел в золоченом кресле, трескал ананасы с рябчиками, запуская руку в мешок, ссыпал вниз с горы монеты, простые смертные жадно ловили их, – и вдруг оказался в дерьме, в беде, в грязи, сейчас ему плохо, но будет еще хуже, вот ведь как. Повторил прежним чеканным ребячьим голосом: – Ва-ва!

Не удержался Белозерцев, сморщился, лицо его поехало в сторону – а ведь так, Вавой, его совсем недавно называла Вика. Он поглядел на свои ладони – они помнили нежную гладкость ее кожи, форму ее затылка, шеи, ласковую невесомость головы, внутри у Белозерцева родился скулящий звук – все было и все, увы, ушло.

Никого нет. И ничего. Он остался один.

– А это…. Вы когда Вику брать будете?

– Готовимся. Как только все будет готово – так и пойдем. Главное, чтобы стрельбы не было.

– А может быть?

– Может, кхе-кхе. Вика твоя – штучка серьезная, у ее подопечных есть все, вплоть до гранатометов.

– Не верю, – Белозерцев не выдержал, вновь застонал. – В голове не укладывается.

– Еще долго, кхе-кхе, не уложится, – пообещал генерал, – но потом все станет на свои места, и ты уже удивляться ничему не будешь. Человек – животное такое, что ко всему привыкает.

– Может, это не она?

– Она!

– Какая должность хоть у этой Полины… у Вики? Кто она в правительстве?

– Сидит она неплохо. У нее ранг заместителя министра. А еще она – зампред в каких-то комиссиях, в комитетах и прочее, там сам черт ноги сломает, столько демократы понасоздавали всего.

– Не любишь ты демократов, – Белозерцев замутненными покрасневшими глазами зло глянул на Зверева – что-то в нем прорезалось, отвлекло от боли, заняло его мысли. Может, новая боль, более сильная?

– Не люблю, – не стал отрицать Зверев, – поскольку сам я не демократ. – Поднялся с кресла, поглядел на дверь, словно ожидая, когда там появится Оля с подносом. – Мне пора. И не глупи, Вава, возьми себя в руки, будь мужчиной, а не только… предпринимателем, что умеет лишь отбирать последний рубль у старух и носить роскошные брюки, – он усмехнулся.

Белозерцев усмешки не заметил. Он многого сейчас не замечал.

– Ладно, учитель… – пробормотал он в ответ едва внятно. – И чего это ты меня так не любишь?

– Наоборот. Люблю. Если бы не любил – не говорил бы этих слов. А видеозапись ты мне все-таки дай.

– Возьми, – Белозерцев придвинул Звереву видеокассету в дешевой яркой обложке, – это оригинал. Оля мне с него перегнала копию.

Третий снимок Зверев не стал показывать Белозерцеву, это было ни к чему.

21 сентября, четверг, 14 час. 20 мин.

Полина Евгеньевна, сидя у себя в кабинете, размышляла о своей судьбе. Ей многое удалось, она хороша собой, она молода, она сделала карьеру, хотя никогда не стремилась к ней, но помог случай. Вначале в августе девяносто первого года, потом в октябре девяносто третьего. В августе она целый день провела в коридорах Белого дома, совершенно не думая о противостоянии, что образовалось на московских улицах, – познакомилась с людьми, которые уже через полгода взлетели настолько высоко, что оказались видны со всех точек России.

Хоть и не была она солдатом и к оружию никогда не тянулась, автомат ей тогда выдали. Стрелять, слава богу, не пришлось. Автомат назад не потребовали, и Полина привезла его домой – штука железная, корма не просит, не гниет – может пригодиться. С этого автомата впоследствии, собственно, все и началось…

Затем был октябрь девяносто третьего. Полина уже находилась при портфеле, при машине и при шофере, при шефе – вице-премьере правительства, – помогли коридорные связи Белого дома с людьми, чьи лица не сходили с экранов телевизоров, помогли несколько любовных интриг, две из которых Полина продолжала до сих пор и иногда очень потешалась, видя, как на заседаниях правительства эти люди садятся рядом и очень мило беседуют друг с другом, совершенно не зная, что их объединяет общая постель в ее квартире – словом, к тому злополучному октябрю все у нее складывалось как нельзя лучше. Но она оказалась на распутье – надо было выбирать. Кто окажется сильнее: Ельцин или Хасбулатов, не знал ни один человек в мире, и никто, ни одна ясновидящая бабка не могла предсказать события – как они развернутся, кто возьмет верх?

Она вновь не ошиблась – сделала правильный выбор, пошла за Ельциным. И поднялась еще на пару ступенек. Хоть и дешевы были бутерброды с семгой в тех буфетах, в которых она кормилась, хоть и получала она кроме зарплаты, за которую расписывалась в официальной ведомости, еще и конверт, о содержимом которого знали только она да человек, который вручал ей этот конверт, а денег у нее было мало. Ей нужны были деньги, много денег. И желательно – в долларах.

Вот тогда ей в голову и пришла нужная мысль – автомат, на который она случайно наткнулась в квартире, подсказал.