Антология советского детектива-44. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
По его глазам, по напряженному звону его голоса Нина поняла, о чем говорит капитан, и робкая надежда, радость расширили девичьи зрачки, но, вырвав руку, она вдруг отшатнулась от Бунцева, вскочила и, отбежав, бросилась ничком на каменистое дно овражка, забилась в неутешном, безмолвном плаче.
«Эх, дур-рак! — по-своему поняв порыв Нины, махнул рукой Бунцев. — Высказался!»
Он неуверенно поднялся, неуверенно приблизился к Нине, присел на корточки, боязливо коснулся ее плеча.
— Не надо!.. Я не то хотел сказать!.. Ну, плюнь!
Лопатки
— Ну, не обращай внимания! — тоскливо сказал Бунцев. — Нин… Ты пойми, девочка… Родная…
— Нет! — вырвалось у Нины. — Нет!
Бунцев умолк, ошеломленный страстностью протеста.
— Уйдите! — проговорила Нина. — Ну?.. Прошу ж!..
Бунцев снял руку со вздрагивающего плеча, устало поглядел на свои заскорузлые, грязные пальцы, сжал их, разогнул, снова сжал.
— Как хочешь, — глухо сказал он. — Как хочешь.
Нина не отозвалась.
Бунцев вернулся к Мате.
Венгр успокоительно похлопал капитана по рукаву, показал глазами на плачущую девушку и приложил палец к губам.
— Эх, отец! — сказал Бунцев. — Все я понимаю! Только не легче мне от этого’… Ты кушай, кушай!
Он подвинул Мате сало и круг колбасы, подал ему вино. Венгр покачал головой, отставил бутылку.
— Сыт, что ли? — спросил Бунцев. — Ну, как знаешь…
Он взял бутылку и выпил.
Отер губы обшлагом черного мундира, натянутого на комбинезон, да так до сих пор и не снятого.
«Утешитель! — зло подумал про себя Бунцев. — Человеку, может, свет не мил. Может, жених был у ней. А ты полез… Иначе не умеешь, как за пазухой душу искать… Эх!»
Нина все лежала.
Бунцев поднялся с куртки, на которой сидел, встретился глазами с Мате.
— Я — туда! — показал капитан на верх оврага. — Ты сиди, сиди, отдыхай.
Сквозь низкие, быстро несущиеся на восток облака внезапно проглянуло солнце, пробилось в овраг, рассыпало по жухлой траве и камешкам новенькие пятаки.
Бунцев тайком глянул на Нину, сморщился и стал карабкаться по крутому откосу.
Телкин лежал на том самом месте, где утром лежал Бунцев, взявшийся караулить первые, самые трудные после ночных событий часы.
Раскинув ноги в коротких немецких сапогах, уткнувшись в скрещенные руки, штурман глядел на степь, где стремительно скользили тени облаков, и трава непрерывно меняла краски: желтая и бурая под солнцем, в тени облаков она густо зеленела, а в овражках и впадинах наливалась синевой.
Вдали полз паровозишко, тянул за собой длинный состав. Темные жгуты дыма висели над составом, ветер рвал их и расшвыривал над степью, смешивал с облаками.
Справа, не дальше, чем за километр, за канавами, обросшими боярышником, торчал серый, угрожающий перст кирки или костела и виднелись крыши села, спрятанного в неглубокой долине.
Слева за речушкой жирно поблескивала пахота и тоже желтели и синели травы.
Телкин заслышал шорох, повернул к Бунцеву строгое лицо и засиял.
— Вы, Александр Петрович?.. — тихо сказал он. — Отоспались?
Бунцев
лег рядом, легонько толкнув Телкина, прижавшись к его плечу.— Ну, Толя, как тут? Все тихо? — спросил Бунцев.
— Тихо, — сказал Телкин. — В селе звонили в двенадцать ноль-ноль. А в одиннадцать две телеги проехали вон там. Спустились в лощину и больше не появлялись.
— Ни машин, ничего?
— Ничего, Александр Петрович.
— А с той стороны?
— И с той тихо…
Бунцев почесал бровь.
— А ведь нас давно искать должны, — сказал он. — Значит, растерялись. Не знают, куда кинуться.
— Александр Петрович! — сказал Телкин. — Как вам в голову пришло такое?.. Я, честно сказать, в живых вас не считал… Думал, вместе с самолетом… А вы не только живы-здоровы, вы еще нападаете…
— Не моя заслуга, — сказал Бунцев. — Я ж говорил, Ольгу благодари. Не она — сам знаешь, что было бы.
— Как вы на нас наскочили?
— А это случайность… Сами от фрицевской машины драпанули. Так что героизма тут нема. Как Ванька Добряков говорит, помнишь: «Нужда научит калачики есть!»
— Александр Петрович! — сказал Телкин. — Я же вам жизнью обязан! Не надо так.
— Не мне ты обязан. Ольге. Я, брат, раком ползать собирался. В том самом лесу отсидеться. Тишком к линии фронта передвигаться, и главным образом на брюхе… Это Ольга, понял?
— Я знаю, она партизанила…
— Ни хрена ты, милый друг Толя, еще не знаешь. Оказывается, партизаны совсем не то, что мы думали… И вообще…
— Что? — спросил Телкин.
— Так, — сказал Бунцев. — Похоже, многое не так, как мы думали… Ты лучше скажи, не сменить тебя? Чувствуешь себя как?
— У меня полный порядок, — сказал Телкин. — Все хорошо.
— А голова?
— Пустяки. Разве это боль?.. Больно мне там было. Там. У фрицев.
— Ладно. Ничего, — сказал Бунцев. — Ты здесь, и ладно.
Телкин повернулся на бок. Бунцев только сейчас заметил, какие мешки набрякли под глазами у штурмана, какая серая у него на лице кожа. А может, это только казалось, что серая. Может, щетина обманывала.
— Нет, не «ладно», Александр Петрович, — сказал Телкин. — Я ж всего еще не успел рассказать… Голова — это мне солдаты двинули, когда дрался… А майор, который допрашивал, он не бил… Он меня пальцем не тронул!.. Он, знаете, что первым делом приказал? Вещи мне вернуть, врача позвать, накормить меня! Вот что он приказал, гад!
— Ты спокойней, — сказал Бунцев. — Спокойней.
— Вы не были там, — сказал Телкин. — Вы там не были… Он, гад, внушал, что заботится, что никаких военных тайн ему не надо. Только скажи, мол, кто еще прыгал? Летчиков они обязаны найти, дескать, чтобы их за диверсантов не приняли. Одно, мол, дело — сбитые летчики, военнопленные, а другое — диверсанты. На диверсантов-де законы не распространяются. Диверсантов без суда расстреливают… Чуешь?
— Ловко, — сказал Бунцев.
— Я ему сначала ничего не говорил. Молчал. Тогда-то он и отправил меня лечиться да завтракать.