Антология советского детектива-44. Компиляция. Книги 1-20

— Кого? — усмехнулся Вагин. — Кто приведет к Птице? Их может быть много. И каждого пасти? Бессмысленно. А так я хоть чего-то узнаю. Хоть чего-то. Закинул руки назад. Выгнулся. Потянулся, сказал: — Я пошел, — но продолжал сидеть. — Я пошел…

— Иди, — не возражал Патрик Иванов. — Иди. Иди. Иди…

Вагин наконец выбрался из машины.

— Да, кстати, — остановил его Патрик Иванов. Вагин пригнулся, заглянул в кабину. — Мой человек шепнул, что Птица в этой команде не основной. Там верховодит баба. Всегда присутствует при налетах. Наблюдает. Иногда участвует. Кличка «Маркиза ангелов». Помнишь, была чудесная книжка «Анжелика — маркиза ангелов»?

Вагин кивнул молча. Выпрямился. Побрел по переулку. Сутулился. Патрик Иванов, не отрываясь, смотрел ему в спину. Долго. Пока тот не скрылся за пыльным буро-черным каменным углом.

Рынок встретил гомоном и пестроцветьем. Голосили все, кому не лень, на разные лады и с удовольствием, и продавцы и покупатели, и воробьи и дети, и магнитофоны и милиционеры, и кошки и мышки, и букашки, и таракашки… На всех языках почти — аварском, шведском, суахили, командирском, грузинском, французском, зверячьем, древнегреческом и, что самое поразительное, даже на русском…

Палатки красочные, продавцы в них яркие, все — в дорогом, по прилавку товары разложены, цветастые, манят. Покупатели тоже в дорогом, но не все — невеликая часть, остальные, а их, понятное дело, большинство, поплоше будут, но гордые, деньги не считают, когда достают, а достают редко, магнитофоны фирменные, милиционеры в мундирах, кошки в сером, рыжем, белом, в грязном; на собачках в основном гладкошерстные одежки, на мышках — бархатные, таракашки и букашки голяком шныряют, бесстыжие…

Вагин отыскал телефон-автомат, вошел в будку, стал крутить диск.

— Это я, — сказал. — Нет, — сказал. — Просто так, — сказал. Спросил: — Ты не одна? — спросил. — Ах, телевизор, — засмеялся. — Ах, ты рисуешь… — засмеялся. — Я люблю тебя, — сказал.

Повесил трубку. Пошел дальше.

Павильон «Картофель». Деревянный. Длинный. Закрыт. Наглухо. Засов. Замок. Теперь овощами-фруктами на этом рынке не торгуют. Торгуют на другом. Вагин встал возле закрытой двери. Огляделся. Из толпы вынырнул высокий крутоплечий парень. Тяжелолицый. Лобастый. Равнодушный. Остановился рядом с Вагиным, спросил тихо, лениво:

— Кого-то ждешь?

— Наверное, тебя, — ответил Вагин, тоже тихо и тоже лениво, смотрел на парня усмешливо, мол, захочу и скушаю тебя, мясистого и калорийного. Но пока не хочу.

— Яша Черномор передает привет из славного города Ростова.

— Пошли, — парень завернул за угол павильона, зашагал вдоль крашеной дощатой стены. Вагин поплелся следом. Парень остановился возле противоположного торца павильона. У маленькой дверцы. Постучался. Хитро. Три коротких, два длинных. Очень хитро. Дверца отворилась бесшумно. В глубине, в темноте — бородатый детина, пригибается, чтоб гостей разглядеть.

— Это ты, Лоб? — прищурился.

— Ты очень догадливый, Гном, — ответил Лоб. — Это я.

— А это? — Гном указал пальцем на Вагина.

— А это не я, — сообщил Лоб и подтолкнул Вагина вперед.

Вагин переступил порог.

— Не понимаю, — Гном насупил брови. Но посторонился.

— Это и впрямь очень сложно для тебя, — заметил Лоб, открывая вторую дверь.

За дверью, как и следовало ожидать, совсем и не картофель. И в помине нет. И ни намека. За дверью очень просторная комната. Стены обстоятельно мореными досками обшиты. Теми же досками и пол уложен. Ровный. Чистый. В одной стороне стулья и стол длинный, у стены напротив — диван, маленький столик, на столике ваза с цветами, в другой стороне — в углу — работает телевизор, видео, на кресле перед телевизором — мужчина, смотрит видео внимательно. Лоб подтолкнул Вагина к мужчине. Вагин подчинился, подошел ближе. На экране телевизора две голые женщины и один голый мужчина занимаются любовью. Стонут. Кряхтят. Наслаждаются.

— Отвратительное зрелище, — не оборачиваясь, сказал мужчина. — Грязное. Бесстыдное. Для чего они совокупляются? Только для удовольствия. А это уже профанация сути природы. Кощунство. Оскорбление святого действа — продолжения рода. Так что же может получиться, если каждый захочет получать просто удовольствие и не более того?

— Тогда рухнет стена веками возводимых запретов, — ухмыльнулся Вагин. — И человек освободится. А освободившись, станет неуправляемым.

— Вот-вот, — согласился мужчина. — И я о том же. — Взгляда от телевизора не отводил. Там начиналось самое интересное: троица перестала стонать и кряхтеть и принялась кричать срывающимися голосами. Неистовствовала.

— Но этого не произойдет, — веско продолжал Вагин. — Потому что есть мы! — Повысил голос, заговорил отчетливо, звонко, торжественно, как на сцене в сельском клубе. По-пионерски вскинул подбородок вверх. Глаза горели, за горизонт заглядывали. — Мы тоже приносим человеку удовольствие, почти такое же, как и секс, и человеку нравится получать это удовольствие, и со временем будет нравиться все больше и больше. Но наше удовольствие в отличие от секса не освобождает человека, а наоборот закрепощает, то есть делает его управляемым. Вот.

Мужчина неожиданно поднялся с кресла. Немолод. Лет пятидесяти, сухое интеллигентное лицо, седые виски добротный костюм, свежая сорочка, галстук.

— Вы неглупы, — отметил.

— Я знаю, — без тени иронии согласился Вагин.

— Петр Порфирьевич, — мужчина протянул руку.

— Бонд, — представился Вагин, пожимая руку Петру Порфирьевичу. — Джеймс Бонд.

— Не понял, — сощурился Петр Порфирьевич.

— Кличут меня так, — объяснил Вагин. — Корешки мои ненаглядные кликуху мне такую придумали.

— А вы похожи, — засмеялся Петр Порфирьевич.

— Я-то посимпатичней, — обиделся Вагин.

— Конечно, конечно, — кивнул Петр Порфирьевич. — Товар?

— В машине возле выхода с рынка, — объяснил Вагин. — Там два моих корешка. Пусть кто-то из ваших пойдет. Без оружия. Скажет, что от меня, от Бонда, передаст бабки, возьмет ампулки.

Петр Порфирьевич жестом показал Гному, мол, давай, выполняй.

— Как поживает Яша Черномор? — спросил Петр Порфирьевич, когда Гном вышел. Опустился опять в кресло. Показал на стул возле себя. Вагин тоже сел.

— Яков Александрович велели кланяться, — сказал Вагин. Встал со стула. Долго кланялся. В пояс. Рукой пола вскользь касаясь. Сел опять. Отдышался. — И просили кое-что передать Птице, — добавил.

— Что? — спросил Петр Порфирьевич.

— Просили передать лично ему.

— Это сложно, — вздохнул Петр Порфирьевич. — Откололся от нас Птица. Пошел на поводу у бабы. И правит теперь эта баба и им, и его ребятами. Единолично и деспотично. А этого допускать нельзя. Это культ. Надо помнить уроки истории.