Антология советского детектива-44. Компиляция. Книги 1-20

— Вадим, Вадим, хватит! — вклинился в его беспорядочную тираду срывающийся Наташин голос. — Пошли отсюда, пошли, милый. Тебе нехорошо, у тебя температура, ты заболел, гриппом заболел. Жар у тебя. Я вижу, я знаю… — Она кинулась, подлетела к нему, погладила по волосам, по щеке, взяла за руку, потянула за собой: — Пошли, милый, пошли…

И он пошел, наклонив голову, сдвинув плечи, не глядя ни на кого, тихий, постаревший.

— Топай, топай, правдоискатель, — вполголоса бросил ему в спину Корниенко. Деланно рассмеялся Ракитский. Но Вадим даже не обернулся — зуд прошел.

На лестнице их нагнал Женька. Спускаясь, он все повторял:

— Что случилось, что случилось? Я ничего не понимаю. — и лицо у него при этом было мальчишеское, обиженное.

Машина проворно скользила по ночному уже городу, и отражался причудливыми бликами на стеклах ее, на капоте неоновый свет вывесок и печатных реклам. Гудел мотор, ненатужно, тихо, успокаивающе; трогал лицо свежий, пронзительно вкусный воздух, и Вадиму казалось, что он еще маленький и что с отцом и матерью они едут воскресным вечером с дачи. Отдохнувшие и чуть утомленные этим отдыхом, они расслабленно молчат, каждый думает о своем, отец наверняка о работе, о приближающихся буднях, о звонках из Москвы, о несданных в срок объектах; мама — о том, что бы еще прикупить на рынке или где там она еще добывает продукты; а он — о школе, о том, что всю неделю надо рано вставать, учить уроки, волноваться, вызовут, не вызовут. Но все равно настроение у него замечательное, и ему хочется напевать, и он всех неимоверно любит: и маму, и папу, и дачу, и речку.

— Никак понять не могу, — вдруг сказал он с досадой. — Что на меня накатило? Ведь чушь нес, белиберду, истины банальные, ахинею, как школьник несмышленый, только-только лбом в жизнь долбанувшийся. — Он вздохнул, покрутил бессильно головой, уставился невидяще в окно.

— И верно, Вадим, — осторожно подтвердил повернувшийся с переднего сиденья Беженцев. — Почему ты так окрысился на них? Отличные ребята. Теперь всё, — он поморщился, — теперь мне путь туда заказан. Как я им в глаза глядеть буду? Ох, Вадик, Вадик…

— Нет, Женя, — тихо сказала Наташа. Она сидела, обхватив себя руками и плечом опираясь на дверцу. — Далеко не отличные. Совсем не отличные. Совсем наоборот. Лицемерные, подленькие и трусливые. Бездушные функционеры. И тот и другой…

— Но Ракитский артист, поэт, — неуверенно попытался возразить Беженцев.

— Все равно функционер, — упрямо повторила Наташа. — Артист-функционер, поэт-функционер. И нечего там делать. Лично мне нечего. Во всяком случае, до той поры, пока этот Корниенко там заправляет.

Вадим молчал, не отрывая взгляда от окна.

— Не знаю, — Женька нервно повел плечами, — не знаю. Странные вы какие-то. Оба. Что-то выглядываете, высматриваете, примериваете, усложняете. Проше надо быть. Принимает вас человек, рад вам — значит, хороший он, и нечего в глубинах потаенных копаться. Иначе свихнуться можно. Вон как Вадик…

Он осекся, сообразив, что не то что-то сказал, прихлопнул ладошкой губы, виновато посмотрел на Наташу. А Вадим опять промолчал, не заметив или сделав вид, что не заметил Женькины слова.

— Он не свихнулся, просто взбудоражен был сильно, взвинчен. Правда? — Наташа так ласково, по-матерински взглянула на Вадима, что Женька вмиг посерьезнел, сдвинул брови и отвернулся. — И поэтому так в лоб и получилось. Так нарочито и немножко по-юношески. Вы не обижаетесь на меня, Вадим? — она легонько коснулась его руки. Данин, не оборачиваясь, покрутил головой. — Если б вы были чуть спокойней, все по-другому бы получилось. Верно?

— Конечно, конечно, — Вадим безучастно покивал. — Но надоело. Не смог. Не смог, и все тут. А, ладно. — Он махнул рукой. — Забудем. Это уже история.

Такси остановилось, с шипением притершись покрышками к тротуару.

— Вот те на, — удивился Женька. — Я уже приехал. Ну что? До свидания, мои хорошие. Не в последний раз. Еще повеселимся.

Он взялся за ручку дверцы, потом, словно вспомнив что-то, опять обернулся, как-то странно посмотрел на Вадима, потом внимательно на Наташу, спросил у нее:

— Ты домой?

— Разумеется.

— Ага, я позвоню.

— Позвони…

— Ага, — он все никак не мог уйти, все клацал никелированной ручкой. Молчаливый, пожилой, большелобый шофер нетерпеливо заерзал на кресле, и оно отозвалось вмиг бесцветным старческим скрипом, видать, не новая была машина. Женька опять обернулся, ищуще оглядел Наташино лицо.

— Может, зайдешь?

— Нет, — Наташа старалась не встретиться с его глазами. — Устала. Домой хочу.

— Ага, — третий раз повторил Женька. — А ты, Вадик? Зайди, чайку попьем, поболтаем, обсудим все…

Вадим молча покрутил головой.

— Ну хорошо, — Беженцев чересчур резко толкнул плечом дверь. — До свидания.

Ехали в угрюмом молчании. Что-то нарушил Женька в их и без того еще зыбких, еще непонятных им обоим отношениях, пугающих неизвестностью, неопределенностью, но и притягивающих в то же время томительной сладостью этого страха. И на какое-то время ощутили они себя преступниками, еще не совершившими преступления, но целенаправленно уже готовящими его, каждый в одиночку, втайне, не сговариваясь, и которых изобличили одним махом, перед самими собой изобличили и друг перед другом тоже, вскрыли их сверхсекретные помыслы. И теперь до отчаяния неловко было даже находиться рядом, а не то что говорить или смотреть друг на друга. «Ну и пусть, ну и Бог с ним, — бодря себя, думал Вадим, по-прежнему приклеившись к окну. — Она выйдет, я кивну ей. И все, и домой, и спать».

И сорвется машина с места, и растворится тонкая девичья фигурка в ночной густоте, и он не обернется даже, не махнет ей на прощание рукой, и исчезнет она из его жизни навсегда. И хорошо, и замечательно. И забудет он о ней сразу же, как только сделают колеса автомобиля первые свои обороты. Заставит себя забыть. Она же видела, как он сорвался. Слышала, как истеричным голосом изрекал он то, о чем все нормальные люди прекрасно знают, но предпочитают молчать, или намекать только, или в конце концов делать, что задумали, но не болтать попусту, выставляя себя наивным, простодушным, хотя и задиристым дурачком.

И думает она, наверное, что он глуп, недалек, упрям и еще наверняка Бог знает чего о нем думает. А слова все ее ласковые — это от жалости, от обыкновенной женской, даже не женской, а самой обычной людской жалости к убогим и юродивым. А он не привык, чтоб так думали о нем, никто не жалует свидетелей своей слабости. Я знаю о них, и это достаточно. А для всех остальных я должен быть сильным, красивым, умным, находчивым, всегда побеждающим, а если и терпящим поражение, то по своей воле, забавы ради…

Посветлели и повеселели улицы за окном, зарябило в глазах от разноцветных магазинных витрин, хотя и пригашенных к ночи, уже помертвевших, холодных, но после полутьмы ослепляющих все же, заставляющих щуриться непривыкший глаз. Такси катило по самому что ни на есть городскому центру. Вадим оторвался от окна, прикрыл глаза, давая им возможность отдохнуть, провел осторожно пальцами по векам, вздохнул тяжело и тут же спохватился, как бы не услышала девушка еще одного подтверждения слабости его. Тоже мне, вздумал вздыхать, как меланхоличная гимназистка. Как бы невзначай полуобернулся к Наташе, осторожно взглянул на нее, сосредоточенную, ушедшую в себя, красивую, и будто мгновенный ожог ощутил в груди — видел он ее раньше, точно видел, и именно во сне видел, только там и ни в каком другом месте. Он тихонько улыбнулся и откинулся размягченно на спинку, которая откликнулась ему сдавленным мяуканьем. А может, и не думает она о нем ничего плохого, вон как подскочила к нему там, в молодежном центре, вон с какой истовостью, с каким участием гладить, ласкать его стала. И если объяснить ей, может, поймет она все. Ведь она умная. Он видит, что она умная, да что там видит — знает. Это в глазах у нее. У нее удивительные глаза. Конечно, конечно, надо объяснить. А то опять недосказанность, неудовлетворенность в нем будут жить. Незавершенность сегодняшнего вечера будет его мучить. Незавершенность, случившаяся не в силу каких-либо обстоятельств, а по его собственной вине… Да и дома так скверно сейчас будет одному. А значит… значит, он предложит ей сейчас, Вадим весело усмехнулся в темноте, ею же «разработанный» план, — угостите чайком, давайте поговорим…