Антология советского детектива-45. Компиляция. Книги 1-22
Шрифт:
Серафим собрался налегке, взял в подарок заячью шкурку да мешочек с орехами.
– Костра пока не пали. Потом что-нибудь придумаем. Они сейчас летать начнут, кружить, выискивать, коршуны клятые, прости Господи!
Лунь даже и не подозревал, как много людей, отрекшихся от житейской суеты, скрывается в этих горах. Зато Серафим знал их почти наперечет. Кто и где, в каких распадках, урочищах, пещерах подвизаются на иноческом поприще. Хрущевские гонения на церковь дали совершенно непредвиденный партийными властями результат. Сотни людей, готовых принять монашеский постриг и которым было отказано в монастырской жизни по причине «разнарядки», ушли в пустынь: кто в горы, кто в глухоманные острова на болотах, кто в дикую тундру. Но продержаться в южных – абхазских горах – было легче. Да и близость Нового Афона тоже притягивала. Однако вскоре началась самая настоящая охота на отшельников – с вертолетами
Серафим вернулся только к обеду следующих суток. Лунь, который построил за это время довольно плотный шалаш из хвои маньчжурской сосны, пихты и можжевельника, а также срубивший полутораметровый крест и замаскировавший его с воздуха тем же лапником, стал тревожиться – уж не подкараулили ли Серафима милиционеры где-нибудь на полпути? Как вдруг из зарослей бересклета бесшумно возникла знакомая фигура, согнутая под тяжестью большого мешка. Серафим отбил двенадцать поклонов кресту, прочитал благодарственные молитвы и только потом стал извлекать из мешка дары матушки Меланьи, а также лесную добычу, собранную по дороге. Прежде всего он достал нож. Это был обычный кухонный остро заточенный ножик, не штык и не кинжал, но все же инструмент, в хозяйстве весьма важный. Затем он извлек кулек с солью, связку лаврового листа, туесок с сушеной жимолостью, килограмм посевной картошки, бутылку кукурузного масла, семенной лук, пару шерстяных носков из грубой овечьей шерсти и свернутую в рулон кошму из старого, но все еще крепкого бурого войлока. Потом вытряхнул полведра груши-дичка и диких же яблок для взваров и столько же желудей, перемешанных с грецкими орехами. Лук и картошку посадили тут же, облюбовав небольшой пятачок землицы на южном склоне. Затем соорудили в пещере камелек и ночью, чтобы не видно было дыма, развели огонь под чайником. Кипяток заправили кукурузной крупой, сушеной жимолостью, толчеными орехами, сдобрили тюрю ложкой масла, и Лунь впервые за последние дни отведал горячего. Потом встали на вечернюю молитву, после чего все досужие и даже деловые разговоры смолкли надолго. Каждый ушел в себя: Серафим снова стал творить беспрестанную Иисусову молитву, а Лунь погрузился в размышления о тайных связях с загробным миром.
Три дня заготавливали между молитвами хворост на зиму, алычу и шиповник, зорко посматривая на небесный свод. Только однажды далеко-далеко пророкотал вертолет, облетая горы. Охота на отшельников продолжалась…
– Надо бы на пепелище наше сходить, – прервал молчание Серафим. – Кое-что заберем оттуда.
– А может, они засаду там устроили?
– Посмотрим. Бог не без милости, казак не без удачи.
На другой день с раннего утра, сотворив молитву по утреннему правилу, двинулись в путь. Взяли в дорогу топорики и нож, сухарей, орехов и воды. Прошли через спасительную пещеру, у которой оказалось не один, а целых три выхода. Потом поднялись на свое плато – Покрова Богородицы. Долго высматривали из кустов, нет ли засады, но все было мирно и тихо. Выходили из кустов поодиночке: сначала Серафим, а минут через пять и Лунь. Сняли с крыши рубероид для утепления шалаша, забрали помятое ведро – кто из милиционеров пытался раздавить его каблуками, извлекли из-под обломков хижины чугунок, понадергали гвоздей из досок, связали в один пук полдюжины реек и дощечек.
– Может, здесь останемся? Восстановить-то все несложно.
– Они, иродовы слуги, сюда обязательно наведаются для контроля. Опоганили место, никому тут не жить… Не дай Боже, с овчаркой вернутся. Тут уж точно нам бока наломают.
И двинулись они в обратный путь, и к вечеру были в новом скиту.
– Освятим скит во славу Иоанна Крестителя, – предложил Серафим. И, освятив воду в чугунке бронзовым складеньком, стал кропить ею поклонный крест, и пещерку, и шалаш, и комелек, читая по ходу дела тропарь Иоанну Крестителю под ночное завывание горных шакалов.
И потянулись дни один за другим, похожие и погожие, пока не пошли проливные дожди. До дождей успели по многу раз выбраться на заготовки. Осень, как и повсюду, в горных лесах пора благодатная. Поспели кизил и алыча, фундук, яблочки и прочие дикоросы. Грибы, алычу и яблоки – сушили, развесив гирлянды на солнце. Желуди перемалывали в крупчатку, собрали ведро облепихи, но долго не знали, как запасти эту бесценную ягоду на зиму. Нужен был сахар, а его не было даже у матушки Меланьи.
Решили засолить ее вместе с горными лимонами прямо в чугунке. Гадость получилась изрядная, кисло-соленая, но все же свои целебные качества ягода сохранила. Картошку решили на зиму не выкапывать, а клубни брать по мере надобности.А потом пошли дожди – серые, холодные проливные… Капли били по жесткой листве, рождая шум водяной мельницы. Вода в ручье поднялась и забурлила. Чтобы зря не мокнуть, собирали дождевую воду в ведро и кастрюльку. Да еще запас в чайнике держали.
Молились в пещерке, устроив из камней нечто вроде аналоя. Свечи зажигали только по праздничным богослужениям. И в лампадки – красного стекла и зеленого наливали кукурузного маслица тоже по всем двунадесятым праздникам. Красно-зеленые огни в глубине пещеры создавали торжественное настроение. Говорили мало. Больше делали и молились. Читали по очереди на сон грядущий Библию вслух.
Однажды – перед Покровом днем – Серафим попросил:
– Хочу, чтобы ты меня исповедал, брат, – и встал перед Лунем на колени.
Тот накрыл его голову ладонью.
– Каюсь перед Господом нашим милосердным… Грешен я. Зело грешен. И не знаю, простит меня Господь или нет.
– Господь милостив!
– В сорок пятом в Восточной Пруссии взял я силой одну немку… – глухо выдавил из себя бывший командир саперной роты. – Она потом отравилась газом на кухне.
– Тяжкий грех… Нельзя на войне женщин обижать. Им не меньше нашего достается… Столько лет ты его замаливаешь. Господь простит.
– Господь простит. А вот мне как себя простить? Так перед глазами и стоит…
– А ты глаза святой водой промой. И помолись своему ангелу-хранителю. Он отведет.
– Эх… – махнул рукой Серафим, встал с колен и ушел к кресту.
На другой день и Лунь попросил его исповедать, преклонил колена, ощутил на своей голове жесткую ладонь Серафима.
– Каюсь и я перед ликом Господа Вседержителя нашего… Вся жизнь прошла во лжи и неправде. В чужих личинах ходил, чужими именами прикрывался. В жены взял вдову убитого мною мужа и сына зачал от нее.
– Из ревности, что ль, мужа убил? – уточнил Серафим.
– На фронте убил немецкого офицера… А потом женился на его вдове. А она так и не узнала, что от убийцы мужа родила.
– Ну, на войне убил, тут особого греха нет. И то, что вдову его бедствовать не оставил, так это благой поступок… Родила, так родила… Новую жизнь создал. А мой-то грех тяжельше будет. И не отпускает она меня, немка та клятая!.. Господи, помилуй!
На крещенские морозы Лунь свалился с сильным жаром. Лежал в шалаше пластом и тихо бредил. Серафим потрогал его горячий лоб и загрустил:
– Что ж ты, брат, вперед меня в лучший мир собрался? А я-то уж вознадеялся, что ты меня и отпоешь, и приберешь. И каменную домовину присмотрел, чтоб шакалы косточки не растащили. А ты сам норовишь мое место занять… Негоже, брат, негоже… Дай-ка я акафист целителю Пантелеймону почитаю.
И Серафим читал акафист святому целителю Пантелеймону и всем другим целителям. И святителя Николая-чудотворца просил. И у Креста всю ночь на коленях простоял, не чуя холода мерзлых камней. А потом горными травами больного отпаивал, взварами разными. Лунь глотал любую жидкость, но только не еду. Внутренний жар снедал его. Он приходил в себя лишь тогда, когда Серафим клал ему на лоб тряпицу со льдом. И тогда Лунь ясно сознавал, где он и что с ним. И вся его не столь уж долгая – 64-летняя жизнь – проходила перед ним год за годом. И он тихо радовался, что прожил ее, так и не давшись в руки никому из своих гонителей – ни резиденту Петеру, ни гестаповским ищейкам, ни американской контрразведке, ни родному НКВД… И он даже тихо засмеялся от этой мысли. Да, он ушел от всех пуль и осколков, летевших в него, и никто не смог лишить его права радоваться всему тому, что дарит человеку Бог, – женщине, детям, войсковому товариществу, василькам во ржи и этим белоснежным горным вершинам, которые ступень за ступенью уходят вверх, как белая лестница к небесным чертогам…
«Умирать надо счастливым…» – подумал Лунь и снова тихо засмеялся.
И еще подумал о том, что настоящий нелегал должен уходить из этой жизни незаметно. А он – настоящий. Нелегал из Кёнигсберга.
Москва – Калининград – Клайпеда – Волгоград – Брест – Тересполь – Берлин
2007–2014 гг.
Знак Вишну
В основу этой повести легли трофейные архивные документы о штурме немецкими войсками Брестского укрепленного района в 1941 году и материалы об осушении подземных сооружений в Восточной Пруссии, затопленных по приказу Геринга в конце войны.