Антология советского детектива-45. Компиляция. Книги 1-22
Шрифт:
Спать Еремеев, спать… Ты, кажется, совсем тронулся.
Бог испытывает того, кого любит.
Христос тебя любит, господин капитан, иначе тебя давно бы уже не было в сонме живых».
Итак, понедельник, семь часов утра. Московский вокзал Санкт-Петербурга…
Задача дня: попытаться заработать хотя бы несколько сот рублей. Первое, что приходит в голову: носить вещи пассажирам. Буду брать вдвое меньше, чем требуют штатные носильщики…
Из динамика грянула заунывно-торжественная мелодия, похожая на растянутый похоронный марш. Питер встречал глиэровской одой «Величественному
Вот подходящая клиентка: пожилая женщина едва волочит перевязанный чемодан.
– Давайте я вам помогу.
Она испуганно отшатывается и перехватывает чемодан в другую руку. Ясное дело – наслушалась-начиталась про вокзально-криминогенные зоны…
Примерно так же отреагировал и плотный дядя в дубленке при двух туго набитых спортивных сумках. И студентка с огромным виолончельным футляром, рюкзаком и кейсом.
Их всех отпугивал мой ватник. Ватник – это «сибирская майка», справка об освобождении и тому подобные ассоциации… Чудаки! Неужели им невдомек, что бандиты ходят отнюдь не в ватниках?! Со времен семнадцатого и поныне они щеголяют в кожанках.
Кажется, повезло. Рослый парень в красной «аляске» разрешил подхватить пару тяжеленных яуфов – круглых железных коробок с кинолентами. Тащу их на площадь к студийному рафику.
– Спасибо! – кивнула мне красная «аляска», хлопнула дверца, и рафик укатил. Вот так-так… Ловлю злорадный – где зла куда больше, чем радости – взгляд носильщика-профи. Слава богу, что киношник мне ничего не сунул, иначе эти амбалы с тележками намяли бы бока… Здесь тоже все схвачено, как столики в вокзальном буфете – вплоть до каждого вагона. Ухожу подальше от перронов несолоно хлебавши. Добро бы несолоно, а то и вовсе не хлебавши… Словно в утешение вокзальная фортуна посылает мне монетку – она блеснула в натоптанном снегу. Пятнадцать копеек… Совсем недавно на них можно было купить почти буханку хлеба. Теперь это тысячная часть прежней копейки.
Стоп, стоп, стоп! Это же телефонная монета. А телефонная деньга нынче в цене. Пятиалтынные в Москве продают по пять сотен. Стоят парни у телефонных автоматов и демонстративно подбрасывают «пятнашки». Кому очень нужно позвонить, тот и полтысячи выложит. Ну а я за двести продам. Только купите! Время к полудню, и желудок оттягивает воистину свинцовая тяжесть голода…
Три таксофона на вокзальном дворе. Работает только один, у остальных срезаны трубки. Оглядываюсь – кажется, на сей раз никаких конкурентов. Подходит матрос-балтиец. Но у него монета есть… Кто следующий?
Хорошо еще, что не все таксофоны переведены в Питере на жетоны.
За этот час я здорово насобачился выщелкивать «пятнашку» ногтем, а затем ловить ее в воздухе. Но никто так ни разу и не приценился…
С нарышкинского бастиона Петропавловки бабахнула полуденная пушка. Есть хочется…
Самый мучительный голод именно в первые сутки. Потом он притупляется, потом, говорят, сосущее чувство исчезает и вовсе… Неподалеку закутанная лотошница орет визгливым голосом:
– Сосиски в тесте! Горячие сосиски в тесте! Кто забыл купить горячие сосиски в тесте!
Убил бы…
– Сосиски горячие, запеченные в тесте. В тесте запеченные горячие сосиски. Покупайте сочные сосиски в горячем тесте…
Вот зараза… Не выдерживаю. Ухожу. Стараюсь не
смотреть на витрины ларьков и киосков бывшей Союзпечати, заваленные сникерсами, шоколадками, пачками кокосовых вафель, крекеров, печений…– Сосиски в тесте!
Этот крик мне будет слышаться до конца дней…
В витрине ларька табличка: «Продажа телефонных жетонов. Один жетон – 500 рублей». Голодный мозг соображает быстро: «телефонный жетон» – это те же пятнашки. Только для того чтобы прикрыть вопиющий финансовый абсурд, когда пятнадцатикопеечные монеты продаются за пятисотрублевые бумажки, доморощенные менялы прибегают к столь привычным в нашей жизни эвфемизмам…
Протягиваю в окошечко свою находку.
– Возьмите за триста.
– А на фига?
– Продашь за пятьсот. Двести чистого навара.
Киоскер-атлет хмыкает, но монету забирает и выбрасывает три драные, переклеенные скотчем синие сторублевки.
Едва удерживаюсь от счастливого вскрика… Пусть «синенькие», «шуршат, а не деньги». Деньги, если на эти бумажки можно купить три куска хлеба!
Зажав выручку в кулаке, несусь в буфет. Пристраиваюсь в очередь… Меж столиков бродят все те же вчерашние «кусочники»… Но я – в очереди. Я покупатель! У меня есть деньги.
– Три кусочка черного! – небрежно бросаю я продавщице. Та вертит заклеенную сотню (страх сжимает сердце – неужели вернут?!) – швыряет ее в ящик с кучей кредиток и выдает мне на бумажном листочке – сервис-таки! – три тонюсеньких ржаных ломтика.
– Если можно, – добавляю я на сей раз как можно проникновеннее, – полстаканчика кипятка. Лекарство запить.
Последнее – излишне. Рыженькая еще не заезженная в конце смены девица выставляет мне картонный стаканчик с кипятком от щедрот душевных.
Запиваю свой хлеб кипятком с привкусом раскисшего картона и победно оглядываю «санитаров» буфетных столов. Пусть, как говорят американцы, «манки бизнес» – обезьяний бизнес – но ведь заработал же на хлеб, а не подбираю объедки. И еще заработаю – лиха беда начало.
Удача, как и беда, не приходит в одиночку. Брожу по вокзалу и вдруг – глазам не верю! – под уличной скамьей поблескивают две пивные бутылки – свежайшие, еще с остатками пены и дразнящим хмельным духом. Две бутылки! Целое состояние по нынешним временам. Почти буханка хлеба!
Ощупываю горлышки: без щербинок! Наверное, так радовались лишь жюльверновские островитяне, когда капитан Немо подбрасывал им необходимые вещи.
Бегу в буфет. Конечно же – «не принимаем!» Искать приемный пункт? Где гарантия, что в этот уже поздний час он работает? Через полчаса закроется дежурная булочная.
Безысходность – мать озарения. Конечно же бутылки надо продать тому, кто торгует пивом с рук, и продать за полцены. Тогда успею. Выискиваю в рядах «сручников» деда-пенсионера. Вот кому и сотенный навар – прибыль.
Долго щупает горлышки, смотрит на просвет, даже нюхает… Наконец укладывает их в портфель, бдительно отсчитывает две розоватые бумажки. Маловато, конечно, но рад и этому. Несусь в булочную на Невском.
Моя вожделенная буханка уменьшилась почти вдвое: но все же – триста граммов ароматного черного хлеба.
С остервенением волка вгрызаюсь в коричневый загривок полбуханки… Стоп. Надо оставить кое-что и на завтра. Боцманским ножом разрезаю кус пополам. Маловато, конечно… Но ведь это как посмотреть: по блокадным временам так это двойная норма хлеба.