Антология советского детектива-46. Компиляция. Книги 1-14

— Где врач? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Здесь, — ответил Белов.

— Пусть увозит тело.

Он сказал и сам удивился. Как он мог сказать это слово? Тело. А чье тело! Это же Степа Полесов, спокойный, рассудительный, справедливый и добрый Степа Полесов. Один из самых лучших его, Данилова, друзей. Но он опять сжал внутри какую-то одному ему известную пружину. Начиналась работа, сыск начинался, и у него не должно быть эмоций и переживаний, только объективная реальность.

А в доме шла работа. Оперативная группа райотдела НКВД внимательно осматривала каждый уголок дома, подвал, чердак. На стол ложились пачки писем, обрывки бумажек с надписями, деньги, ценности. Данилов бегло осматривал все это, но пока ничего интересного не было. Правда, нашли несколько ящиков водки, муку, сахар, консервы. Иван Александрович поглядел на задержанную, она сидела в углу, крепко сцепив на коленях руки, и остановившимся взглядом смотрела в тот угол, где еще десять минут назад лежало тело Полесова.

— Гражданка Дробышева! — громко позвал Данилов.

Она не шевельнулась, даже глаз не повернула в его сторону. Стоявший рядом с ней милиционер потряс Дробышеву за плечо.

— Да... Да... Что? Это не я... не я... Это все он... он...

— Кто он? — Данилов шагнул к ней.

Дробышева вскочила и прижалась к стене, закрыв лицо руками.

— Кто он? — повторил Данилов.

— Я скажу, я все скажу, я не хотела... — И она заплакала, почти закричала.

— Дайте ей чего-нибудь, пусть успокоится, — приказал Данилов милиционеру.

И пока Дробышева пила воду, стуча зубами о край стакана, он уже для себя решил твердо, что начнет допрос немедленно, пока она находится в состоянии нервного шока. Главное — не дать ей успокоиться.

— Я предлагаю вам, — наклонился он к Дробышевой, — добровольно указать место, где ваши сообщники прячут ценности, оружие и боеприпасы.

— У меня нет ценностей... Нет... А в сарае они что-то закапывали под дровами, а что, я не знаю. Только запишите, я добровольно, я сама... Чего же вы не пишете?! Почему?!

— Тихо, без истерики. Все запишем и дадим подписать вам. Смотрите за ней, — скомандовал Данилов милиционеру и пошел к двери.

На дворе уже светало. И в сероватой синеве все уже различалось отчетливо. Из-за закрытых дверей сарая пробивался желтый свет фонарей.

— Они там копают, — тронул Данилова за рукав Быков, — как же так, Иван Александрович, а?..

— Не надо об этом, не надо сейчас... Потом, Быков, потом.

Дверь сарая распахнулась, и вышел Плетнев.

— Есть, — устало сказал он, — нашли.

— Что там?

— Патроны в цинках, два автомата, пулемет РПД [15] и золото.

— Много?

— Да нет, небольшой такой ящичек, но полный.

— Надо оформить как добровольную выдачу.

— Какая разница, — улыбнулся Плетнев. — Этой уже не поможешь. По нынешним временам все равно стенка.

— Это трибуналу решать, а не нам с тобой. Наше дело всю правду написать, все как на самом деле было.

— Вы какой-то странный товарищ Данилов, — Плетнев пожал плечами, — она вашего опера заманила в засаду, а вы...

15

Ручной пулемёт Дегтярёва.

— Его никто не заманивал, он сам шел, и, между прочим, шел за правдой и погиб за нее. Поэтому мы, живые, с ней, хорошей этой правдой, как со шлюхой обращаться не имеем правда.

— Ну как хотите, я, конечно, распоряжусь.

— Давайте, и все документы мне.

— А нам?

— Вы себе копии оставите, а я бумагу соответственную сегодня же напишу.

— Добро.

Плетнев опять вернулся в сарай, а Данилов достал папиросу, размял табак. Его уже не интересовало, что нашли в сарае, главное было зажато в холодной руке Степана. Та самая печать, серебряная фигурка Наполеона, похищенная из дома Ивановского. Значит, человек, убивший Ерохина, точно находится здесь, где-то совсем недалеко, в нескольких километрах. Ну что ж, пора начинать допрос Дробышевой. Пора.

Они сидели в спальне. Данилов на стуле, Дробышева на разобранной постели. Данилов старался не смотреть туда, ему казалось, что он видит на этих простынях отчетливый силуэт человека, того самого, который стрелял в Степана. Дробышева сидела, безвольно опустив плечи, зажав кисти рук между коленями. Окно было открыто, на улице стало почти совсем светло, но в комнате еще прятались остатки темноты, и поэтому лицо Дробышевой казалось особенно бледным.

— Что мне будет? — спросила она.

— Это решит суд, — Данилов встал, прислонился к стене.

— Я скажу всю правду.

— Единственно разумное решение.

— Спрашивайте.

— Откуда у вас эта печать?

— Наполеон?

— Да.

— Мне его подарил Музыка.

— Когда?

— В мае.

— Где?

— Здесь, у меня.

— При каких обстоятельствах?

— Они вернулись из Москвы: они последнее время туда часто ездили...

— Кто они?

— Музыка Стасик и Бронек, его брат, Виктор Калугин, их шофер.

— Кто это такой?

— Я не знаю. Он при немцах шофером в полиции служил.

— А что делал до войны?

— Он из этих мест. Судимый, тоже был шофером.

— Так, кто еще?

— Сережа, его они так звали. Нет, они его называли Серый, он всегда в военной форме ходил. Веселый был, смеялся, пел хорошо.

— Фамилия Серого?

— Не знаю. Они его Серый да Серый звали.

— Кто еще?

— Еще четыре или пять человек с ними, но я их видела мельком, я ничего не могу сказать.

— Хорошо, вернемся к печати.

— Ну вот, они приехали. Бронек и Виктор Калугин, из Москвы.

— Когда точно?

— Не помню. Ко мне они ночью пришли. Пили сильно, и Бронек все плакал, он Стасика вспоминал, убитого, и поклялся за него отомстить.

— В каких вы отношениях были с братьями Музыка?

— Я дружила со Стасиком.

— Дружила, иначе говоря...

— Да, иначе говоря, спала. Я любила его. — Дробышева поднялась, и впервые за все время разговора глаза у нее оживились. Даже лицо стало другим, оно разгладилось, тени на нем исчезли и появился румянец. И голос стал звонким. Таким голосом люди обычно отстаивают свою правоту.