Антология современной уральской прозы
Шрифт:
Старуха чистит картошку. Входит старшая дочь Александра — какой к чёрту сон: в голове одни гаммы!
— Бабушка! — кричит она. — Ты опять мои тапочки надела! Бестолочь!
Старуху разувают, и она, клацая
— Ну чего шаришься? — кричит сноха. — Чего шаришься?
Старухе дают подзатыльник, кидают ей под ноги старые валенки. И хотя валенки стирают в кровь икры — старуха рада.
Потом старухе делают выговор за посуду. А тут и ужин готов. Все садятся за стол. Старухе наваливают полную тарелку картошки.
— Ешь, — говорит сноха. — А то всё говоришь, что голодная, что не кормят тебя. Вот и ешь. Пока не съешь, из-за стола не вылезешь.
— Что? Картошка? Не буду... — бормочет старуха. — Что я — свинья?
Все дружно ахают:
— Смотрите-ка, барыня! Не хочет! Поглядите-ка! Не будет!
Сноха говорит:
— Значит, не голодная.
Старуха молча ест картошку. Поглядывает в чужие тарелки.
Наконец, спать. Старухе ставят раскладушку. Где постель, спрашивает старуха.
— Там же, где
и всегда, — отвечает сноха.Старуха открывает комод, шкаф...
— Чего шаришься?! — кричит сноха. — Сказано: где всегда была — там и сегодня ищи.
Стоит, наблюдает.
— Дак я же не знаю, я же первый день здесь...
Старуха совсем теряется.
— Дак! Дак! — кричит сноха. Она вываливает на пол груду белья.
Постель готова. Со старухи сдирают платье, укладывают её спать.
Свет ещё долго горит в комнате. Сноха вяжет, зорко поглядывая за старухой.
Ночью сноха плачет. Ей жалко себя, свою жизнь, исковерканную, загаженную старухой. В душе нет сострадания — она пуста и холодна, как выжженное дупло. Сноха чувствует, что умрёт раньше старухи, и оттого ей тоскливо и горько. Всю жизнь на это чудовище положить! За что? За что?
И старуха встаёт в дверном проёме, как привидение. На ней застиранная мужская майка и громадные панталоны грязно-фиолетового цвета.
— Спасите, — шепчет она.
Господи, думает сноха, ну за что мне такое наказание? И идёт укладывать старуху.
1977