Антон Павлович Чехов в школе
Шрифт:
Черный монах – это и мука, и страх, и блаженство творчества, отказ от которых равнозначен духовной смерти.
«Маленькая трилогия» (1898)
Каждый человек рано или поздно задумывается над вопросами: что такое жизнь? Как в ней участвовать, чтобы не было чувства неудовлетворенности? Как вообще относиться к жизни: с опаской, не лезть на рожон, занять своё маленькое, незаметное место и максимально обезопасить себя разного рода футлярами от возможных опасностей и неприятностей или предъявлять к себе и жизни самый высокий счет, не бояться рисковать и действовать? Каким путем следует идти человеку, чтобы обрести счастье?
Трилогия о «футлярной жизни»: рассказы «Человек в футляре», «Крыжовник» и «О любви» погружает нас именно в эту, важнейшую для Чехова проблематику. Объединяются
«Человек в футляре» (1898)
Учитель Буркин поведал о своем товарище – учителе греческого языка Беликове. О том, как всю жизнь этот человек возводил вокруг себя стену укреплений из разнообразных «футляров». Их было так много – конкретных и метафорических, – что поначалу невозможно разглядеть среди них самого их хозяина и создателя. Он, в самом деле, был мал и незаметен и отличался лишь тем, что «всегда, даже в очень хорошую погоду, выходил в калошах и с зонтиком и непременно в теплом пальто на вате. И зонтик у него был в чехле и часы в чехле из серой замши, и когда вынимал перочинный нож, чтобы очинить карандаш, то и нож у него был в чехольчике; и лицо, казалось, тоже было в чехле, так как он всё время прятал его в поднятый воротник. Он носил темные очки, фуфайку, уши закладывал ватой, и когда садился на извозчика, то приказывал поднимать верх».
Больной, несчастный человек – вот первая реакция на это описание, тем более, что следует оно вслед за размышлением о том, что распространенное в обществе
одиночество, может быть, факт атавизма, возвращение в свою скорлупу, свою берлогу – не всегда же человек был «общественным животным». И вообще – каких только людей не бывает на белом свете!
Но дело в том, что этот «рак-отшельник» преподает, обучает молодежь греческому языку, а по сути, распространяет всюду свою тревогу и раздражение. Ведь и сам учебный предмет его – это оправдание робости и отвращения к настоящему. Потому-то и хвалит Беликов древний язык за звучность и красоту, что далек он бурь времени. Получается, что Беликов в своей профессии не только прятался от действительности сам, но и своим ученикам прививал нечто подобное (заметим, если на своих коллег – учителей он мог влиять достаточно сильно, – о чем речь дальше, – то, конечно, и преподавание его не прошло не замеченным для душ его учеников). Ведь, как известно, в учительской профессии важно не столько что преподается, сколько кто преподает. Мыслил Беликов только запретительными конструкциями: «Для него были ясны только циркуляры и газетные статьи, в которых запрещалось что-нибудь», поскольку «в разрешении… и позволении скрывался для него всегда элемент сомнительный, что-то недосказанное и смутное». Понятно, что социальный вред от педагогической деятельности этого «футлярного» учителя был несомненный.
Не только ученики и учителя – весь город на протяжении 15 лет жил под его магическим заклятием «Как бы чего не вышло!» Люди «стали бояться всего. Бояться громко говорить, посылать письма, знакомиться, читать книги, бояться помогать бедным, учить грамоте…» Эпидемия «беликовщины» какая-то!
А почему, собственно? Как удавалось этому маленькому, как хорёк, человечку, который сам всего боялся, так парализовать страхом всё вокруг себя?
Дело в том, что он удивительно совпал с самим духом русской жизни. Ведь и после его смерти мало что изменилось, жизнь и после Беликова была «такая же суровая, утомительная, бестолковая, жизнь, не запрещенная циркулярно, но и не разрешенная вполне…»
Чтобы покончить с Беликовым, оказалось достаточным непредвзятому человеку – учителю Коваленко – стряхнуть этого фискала с лестницы, а несостоявшейся невесте Вареньке заливисто расхохотаться над помятым «антропосом». Покончить с «беликовщиной» – осторожностью, мнительностью, фискальством – гораздо труднее.
Здесь
нужна общественная воля и труд души. А вот этого-то как раз и не хватает. И хотя интеллигенция живет со стойким ощущением «Больше так жить невозможно!», хотя ей претит «видеть и слышать, как лгут¼ и тебя же называют дураком за то, что ты терпишь эту ложь; сносить обиды, унижения, не сметь открыто заявить, что ты на стороне честных, свободных людей, и самому лгать, улыбаться, и всё это из-за куска хлеба, из-за теплого угла, из-за какого-нибудь чинишка, которому грош цена», – дальше внутреннего протеста это не идет. «Как бы чего не вышло»!А ведь, кажется, если есть ощущение неполноценности проживаемой жизни, если гнетет существование в городском футляре – в духоте и тесноте, среди ненужных людей и занятий – то что мешает человеку освободиться от него? Что произойдет с человеком, сумевшим пробиться к своей мечте и обрести счастье? Об этом – второй рассказ «маленькой трилогии»
«Крыжовник» (1898)
Иван Иваныч Чимша-Гималайский поведал о своём брате, Николае Ивановиче, который всю жизнь стремился «на волю» из казенной палаты, где был вынужден служить из-за куска хлеба. Мечта о вольной жизни на природе сложилась у него ещё с детства, когда в маленьком отцовом именьице, которое потом оттягали за долги, он вместе со своим братом дни и ночи проводил в поле, в лесу, стерёг коней, ловил рыбу – одним словом, сформировался в жителя негородского.
Его мечта со временем обрела самые конкретные очертания: Николай Иванович хотел купить себе маленькую усадебку на берегу реки или озера и – непременное условие – там (почему-то!) должен был расти крыжовник. Каприз художника! Но денег на покупку не было, и начались годы их скрупулезного собирания. В жертву мечте приносилась не только собственная, вялотекущая жизнь впроголодь, без праздников и даже пристойной одежды, – жертвой мечты пала и старая, некрасивая вдова, на которой герой женился из-за денег и которую вскоре благополучно уморил голодом. «И, конечно, брат мой ни одной минуты не подумал, что он виноват в её смерти», – не без горечи замечает Иван Иваныч.
Какой же рисовалась Николаю Иванычу его новая, такая желанная жизнь? – Он «мечтал о том, как он будет есть свои собственные щи, от которых идет такой вкусный запах по всему двору, есть на зеленой травке, спать на солнышке, сидеть по целым часам за воротами на лавочке и глядеть на поле и лес».
Мечта о растительной жизни, как видим. Может быть, она и естественна для человека, который всю жизнь недоедал и недопивал, но, согласитесь, чего-то в ней не хватает…
«– Деревенская жизнь имеет свои удобства, – говорил он, бывало. – Сидишь на балконе, пьешь чай, а на пруде твои уточки плавают, пахнет так хорошо, и…и крыжовник растет ».
Таким образом, в счастливом будущем герой собирался заниматься очень конкретными вещами: есть, пить, спать. И когда Иван Иваныч поехал навестить через некоторое время своего брата в его имение – Чумбароклову пустошь, Гималайскую тож, – то застал всех в состоянии глубокой послеобеденной одури. «Иду к дому, а навстречу мне рыжая собака, толстая, похожая на свинью. ¼Вышла из кухни кухарка, голоногая, толстая, тоже похожая на свинью, и сказала, что барин отдыхает после обеда. Вхожу к брату, он сидит в постели, колени покрыты одеялом; постарел, располнел, обрюзг; щёки, нос и губы тянутся вперед, – того и гляди, хрюкнет в одеяло».
Он и хрюкнет, но чуть позже, когда начнет развивать свои невесть откуда взявшиеся воззрения на русский народ: «Образование необходимо, но для народа оно преждевременно»; «Телесные наказания вообще вредны, но в некоторых случаях они полезны и незаменимы» и т. д. Вот уж точно: бытие определяет сознание. А между тем перед нами именно счастливый человек, заветная мечта которого осуществилась. Он достиг своей цели, включая обладание пресловутым крыжовником. Вполне доволен собой и своей судьбой.