Антуанетта

Я посмотрел туда, куда показывала Антуанетта, но в темноте смог различить только черные очертания кровати и пару стульев.

– Той ночью, как сейчас помню, стояла страшная духота. Окно было закрыто, но я попросила Кристофину открыть его, потому что по ночам бывает ветер с гор. С острова, так сказать, не с моря. Было так душно, что ночная рубашка просто липла к телу, но все-таки я заснула. А потом вдруг проснулась и увидела, что на подоконнике сидят две крысы, огромные, словно кошки, и таращатся на меня.

– Неудивительно, что ты испугалась, – заметил я.

– Но я как раз совершенно не испугалась. Это и было самое странное. Я смотрела на них, а они сидели неподвижно. В зеркале напротив я видела себя в белой ночной рубашке с оборками у ворота. Я смотрю на крыс, а те на меня.

– Так, и что же случилось дальше?

– Я повернулась на другой бок, накрылась простыней и тотчас же уснула.

– И это вся история?

– Нет, вскоре я опять проснулась, как и тогда, до этого. Крыс уже не было, но я вдруг испугалась. Я быстро выбралась из кровати, вышла на веранду и легла в гамак. Вот в этот. – Антуанетта показала на гамак, прикрепленный веревками к столбам. – В ту ночь было полнолуние, и я долго сидела и смотрела. На небе не было ни облачка, и луна сияла вовсю. Когда я рассказала Кристофине об этом наутро, она очень рассердилась и сказала, что в полнолуние нельзя спать при лунном свете.

– А ты ей рассказала про крыс?

– Нет, до сих пор я никому про них не говорила, но все равно не могу о них забыть.

Я хотел сказать что-то ободряющее, но цветы у реки благоухали слишком сильно, и я почувствовал, как у меня кружится голова.

– Ты тоже думаешь, что я напрасно спала так долго при луне? – осведомилась Антуанетта.

Она сложила губы в улыбку, но глаза у нее были такие грустные и отсутствующие, что я обнял ее и, баюкая, как ребенка, стал напевать. Это была старая-престарая песня, которую, мне казалось, я уже успел забыть.

Сияет луна в ночных небесах, И Робин [4] резвится в притихших лесах. Когда же луна перестанет сиять, Робину настанет пора умирать…

И Антуанетта пропела последнюю строчку:

Робину настанет пора умирать…

Теперь в доме никого не было, и в комнате, которая еще недавно была так ярко освещена, горело лишь две свечи. В комнате Антуанетты тоже было темно. Лишь у кровати горела свеча с колпаком, а другая на туалетном столике. На круглом столике стояла бутылка вина. Было уже совсем поздно, когда я налил два бокала и предложил Антуанетте выпить за наше счастье, за нашу любовь и день без конца, который начнется завтра. Я был тогда молод. Мои юные годы оказались недолгими.

4

Робин – в британском фольклоре – шаловливый дух лесов.

Утром я проснулся в каком-то желто-зеленом свете. У меня возникло неловкое чувство, что за мной кто-то наблюдает. Антуанетта, похоже, проснулась гораздо раньше. Волосы ее были заплетены в косы, и она надела свежую рубашку. Я повернулся к ней и заключил в объятия. Я собирался было снова расплести ей косы, но тут в дверь тихо, застенчиво постучали.

– Я уже дважды отсылала Кристофину, – сказала на это Антуанетта. – Вообще-то здесь все встают рано. Утро тут – лучшее время… Можно! – крикнула она, и в комнату вошла Кристофина с подносом, на котором стоял наш кофе. Она была одета по-праздничному и выглядела внушительно. Шлейф ее цветастого платья волочился по полу, издавая шуршащие звуки, а желтый шелковый тюрбан был повязан весьма затейливо.

Длинные тяжелые золотые серьги оттягивали книзу мочки ее ушей. Она улыбнулась, пожелала нам доброго утра и поставила на стол поднос с кофе, пирожками из маниоки и повидлом из гуавы. Я выбрался из постели и пошел в свою комнату одеться. Там я выглянул из окна: небо, как мне показалось, было гораздо бледнее, чем следовало бы, но пока я его разглядывал, мне показалось, что оно успело потемнеть. К полудню, я знал, оно станет золотистого, а позже и вовсе медного цвета. Сейчас была приятная свежесть и воздух сам казался голубым. Наконец я оторвался от созерцания неба и пейзажа и вернулся в спальню, где по-прежнему царил полумрак. Антуанетта полулежала на подушках, прикрыв глаза. Когда я вошел, она открыла их и улыбнулась мне. Над ней склонилась черная женщина, которая, увидев меня, сказала:

– Попробуйте этой бычьей крови, хозяин.

Кофе, который она подала мне, был действительно превосходным. Пальцы рук у нее были длинные и изящные.

– Это вам не лошадиная моча, которую пьют английские мадамы, – сказала она. – Пьют, пьют, пьют эту желтую мочу и чешут, чешут, чешут свои языки. – Она пошла к двери, шурша платьем, а потом обернулась: – Я пришлю девочку убрать то, во что вы превратили красный жасмин. А то набегут тараканы. Старайтесь не наступать на цветки, молодой хозяин, – добавила она и выскользнула за дверь.

– Кофе она варит прекрасный, но язык у нее чудовищный, и, кроме того, она почему-то не поднимает шлейф платья. Если так разгуливать по дому и по двору, оно же жутко запачкается.

– Когда они ходят, не поднимая шлейф, это означает, что они тебя уважают. И еще они так ходят по праздникам и к церковной службе.

– А сегодня разве праздник?

– Она хочет, чтобы сегодня был праздник.

– Так или иначе, это не очень опрятный обычай.

– Ну что ты! Ты просто не знаешь здешние нравы. Они не боятся запачкать платье и дают этим понять, что оно у них не единственное. Неужели тебе не нравится Кристофина?

– Она, несомненно, весьма достойная особа. Но я не могу сказать, что в восторге от того, как она выражается.

– Это ни о чем не говорит, – возразила Антуанетта.

– И у нее вид ленивицы. Она слоняется по дому без дела.

– И снова ты ошибаешься. Это со стороны она кажется медлительной. Но она не делает лишних движений, не суетится и в конце концов делает все очень быстро.

Я выпил еще одну чашку бычьей крови. «Бычья кровь, – вертелось у меня в голове. – Бычок…»

– Как сюда попал этот туалетный столик? – спросил я Антуанетту.

– Право, не знаю. Сколько я себя помню, он всегда был тут. Многое из мебели было украдено, но туалетный столик как стоял, так и стоит.

На подносе стояли две коричневые чашечки, и в каждой было по розе. Одна совершенно распустилась. Когда я дотронулся до нее пальцем, лепестки посыпались.

– Rose elle a vecu, [5] – сказал я и рассмеялся. – Неужели в стихотворении говорится правда? Неужели все прекрасное в этой жизни обречено?

– Нет, конечно, это не так.

5

Роза умерла (фр.).

Антуанетта взяла свой маленький веер со столика и снова откинулась на подушки, прикрыв глаза.

– Пожалуй, я вообще не стану вставать, – сказала она рассмеявшись.

– Как это так – вообще?

– А вот так. Встану, когда захочу. Я страшно ленива. Как и Кристофина. И часто провожу в постели целый день. – Антуанетта стала обмахиваться веером. – Река рядом. Иди, пока вода не нагрелась. Батист тебе покажет заводь. Собственно, у нас их две: одну мы называем «шампанская», потому что там есть водопад – маленький, но все равно в жару очень приятно постоять под ним. А ниже – «мускатная» – она коричневая, и возле нее растет мускатный орех. В neq можно даже поплавать. Но будь осторожен, клади одежду на камни, а когда снова станешь одеваться, проверь, нет ли там кого: самое неприятное – это красные муравьи. Они маленькие, но если ты внимательно посмотришь, то увидишь. Береги себя, – сказала она и помахала мне ручкой.