Антуанетта

Не знаю, откуда у мамы появились деньги на белый и розовый муслин. На целые ярды муслина. Наверное, она продала свое последнее кольцо. Ведь одно у нее еще оставалось: я видела его в шкатулке для драгоценностей – кольцо и медальон с трилистником. С утра в доме только и знали, что шили, а когда я вечером отправилась спать, то шитье продолжалось. Через неделю у мамы появилось новое платье – и у меня тоже. Латреллы одолжили маме лошадь, и нередко она выезжала рано утром, а возвращалась вечером следующего дня, усталая, потому что была на танцах или на пикнике при луне. Мама была веселой и смешливой, какой я никогда ее не видела раньше, а когда она уезжала, дом делался тихим и печальным.

Я тоже уходила из дома и возвращалась только к вечеру. Но теперь я уже не проводила долгие часы у заводи и больше не встречалась с Тиа. Я ходила другой дорогой: мимо заброшенного сахарного завода и водяной мельницы, не работавшей уже многие годы. Я бродила там, где раньше не бывала, там, где не было ни дорог, ни тропинок. Когда осока резала мне руку или ногу, я мрачно говорила себе: «Все равно люди хуже». Мне попадались черные и красные муравьи, я видела высоко над землей гнезда, где жили белые муравьи. Однажды я повстречала змею. Случалось мне попадать под ливень и промокать до нитки. И все равно это было лучше, чем видеть людей.

Лучше, лучше, во сто раз лучше!

Я смотрела на красные и желтые цветы, и мне казалось, что вдруг отворилась дверь и я оказалась в другом мире. Превратилась в другую девочку. Я шла по жаре, на небе не было ни облачка, но мне казалось, что все вокруг чернеет…

Мама вышла замуж за мистера Мейсона из Спэниш-Тауна. На свадьбе я была подружкой невесты. Кристофина завила мне волосы, в руке у меня был букет, и все на мне – даже башмаки – было новое-преновое. Но лицо мое пылало ненавистью, и гости старались не смотреть на меня. Я прекрасно слышала все, что говорили эти вежливые улыбающиеся люди о маме, когда ее не было рядом и им казалось, что и я тоже их не услышу. Но когда они приезжали в Кулибри, я пряталась в кустах и подслушивала их разговоры.

– Подумать только, – говорила одна гостья. – Он еще горько пожалеет! Такой состоятельный человек. Если бы он только пожелал, он мог бы взять в жены любую девушку в Вест-Индии, а может, и в Англии…

– Сущая правда, – вторила ей другая.

– Но он почему-то берет в жены вдову, которая живет в этих развалинах без гроша за душой. Думаете, старого Косвея погубила независимость? Ничего подобного! Имение стало приходить в упадок задолго до этого. Он пил, пил и допился до гробовой доски. А эти его женщины? Эта, например, и не пыталась как-то ему помочь. Напротив, она только поощряла его пьянство. А эти подарки на Рождество всему его помету? Скажете, старинный обычай? Иные обычаи лучше поскорее похоронить и забыть. Новому супругу придется сильно раскошелиться, чтобы в доме снова стало можно жить. Да еще и конюшни, этот жуткий темный каретный сарай. А постройка для слуг? А на туалетном сиденье нежилась змея длиной в шесть футов. Я видела се своими собственными глазами. Испугалась? Не то слово. Я визжала, как не знаю кто. А потом явился тот жуткий старик, которого они держат при усадьбе, и он засмеялся. Ну а дети? Мальчишка – идиот, она никогда не показывает его гостям. А девчонка пойдет по ее дорожке, вы уж мне поверьте.

– Согласна, – отозвалась вторая гостья. – Но Аннета такая хорошенькая и так прелестно танцует, словно цветок хлопчатника на каком-то там ветерке, как поется в песне.

Да, танцевала мама замечательно. Особенно в тот вечер, когда они вернулись с Тринидада после медового месяца и танцевали на glacis без музыки. Когда она танцевала, можно было обходиться без музыки. Они вдруг застыли в танце, и она откинулась назад на его руке так, что ее черные волосы коснулись пола и падали ниже, ниже, а потом взметнулись вверх – и она снова выпрямилась, сверкнув ослепительной улыбкой. Она проделала все так, словно каждый мог исполнить этот номер без труда, – и он поцеловал ее. Поцелуй вышел долгим. Тогда я тоже там была, но они обо мне забыли, и вскоре я уже думала не о них, а том, что сказала тогда та женщина:

«Танцует?! Он приехал в Вест-Индию не танцевать. Он приехал сюда делать деньги, как и все они. Большие усадьбы сейчас сильно упали в цене, и то, что для одного беда, для другого, если он хорошо соображает, – большая удача. Нет, все это для меня большая загадка. Похоже, и впрямь нужно держать в доме служанку с Мартиники».

Она имела в виду Кристофину и, конечно, сказала это с насмешкой, иронически, но вскоре все остальные стали повторять эту фразу – причем на полном серьезе.

Пока в доме шел ремонт, а новобрачные находились на Тринидаде, мы с Пьером переехали в Спэниш-Таун под присмотр тети Коры.

Мистер Мейсон не одобрял тетю Кору, которая прежде владела рабами, да и теперь вопреки Провидению избежала нищеты.

– Почему же она не помогала вам? – спросил он меня.

Я стала объяснять, что ее муж был англичанином и не любил таких, как мы, но мистер Мейсон коротко возразил:

– Ерунда.

– Ничего не ерунда. Они жили в Англии, и он был очень недоволен, когда она нам писала. Он терпеть не мог Вест-Индию. Но недавно он умер, и тетя Кора вернулась сюда. А раньше она ничего не могла для нас сделать. Она ведь не богата.

– Это она так говорит. Лично я ей не верю. Легкомысленная особа! На месте твой матери я бы осудил ее поведение.

Когда я снова вернулась в Кулибри, там мало что изменилось. Правда, в усадьбе царил порядок, был убран мусор, исчезла трава между каменных плит, снова заработала канализация. И все же что-то изменилось до неузнаваемости. Вернулся Сасс, и я ему очень обрадовалась. Кто-то сказал, они за милю чуют деньги. Мистер Мейсон нанял новых слуг, но никто из них мне не понравился, кроме, пожалуй, конюха Мейси. Вскоре я поняла, что же изменилось в Кулибри. Дело было не в ремонте, не в новой мебели и не в новых лицах. Меня удивило, как они отзывались о Кристофине.

Я прекрасно выучила ее комнатку, где висели изображения Святого Семейства и молитва о легкой смерти. Были там яркое лоскутное одеяло и сломанный шкаф с полками для одежды. И еще мама отдала ей кресло-качалку.

Однажды я сидела в этой комнате и ждала Кристофину. Вдруг мне сделалось жутко. Дверь была открыта, на дворе ярко светило солнце, на конюшне кто-то громко насвистывал, но я испытывала страх. Мне вдруг показалось, что в комнате кто-то прячется. Где-нибудь за черным шкафом могла валяться высушенная рука мертвеца – или белые куриные перья. Курице перерезали глотку, и теперь она умирала медленной смертью. В таз капля за каплей падала кровь, и мне казалось, что я слышу эти звуки. Я не сомневалась, что все это обнаружится, стоит только как следует посмотреть по сторонам. Но затем появилась улыбающаяся Кристофина, она мне обрадовалась, и я забыла это жуткое чувство, а возможно, просто внушила себе, что забыла.

Если бы мистер Мейсон узнал о моих страхах, то, наверное, просто рассмеялся бы. Причем гораздо громче, чем тогда, когда мама сообщила ему о своем желании уехать из Кулибри.

Это началось примерно через год после их женитьбы. Они всегда спорили об одном и том же, и я, признаться, редко их слушала. Местные, конечно, нас ненавидели, но уехать насовсем? Нет, это невозможно! В этом я была согласна с моим приемным отцом.

– Для этого нужно иметь какие-то серьезные причины, – говорил он маме, а та отвечала: «Мне здесь надоело», или: «Надо навестить Ричарда» (это был сын мистера Мейсона от первого брака, он учился в школе на Барбадосе, собирался в Англию, и мы виделись очень редко).

– За домом мог бы присмотреть агент, по крайней мере, на первых порах, – как-то сказала мама. – Местные нас ненавидят. Особенно меня.

Тогда-то мистер Мейсон и рассмеялся от всей души.

– Аннета, будь благоразумной, – сказал он. – Ты была женой рабовладельца и дочерью рабовладельца и жила пять лет одна с двумя детьми, пока мы не встретились. Тебе тогда было очень трудно, и все же никто не подумал причинить тебе никакого вреда.

– Откуда ты знаешь, что никто не подумал причинить мне никакого вреда? – осведомилась мама. – Просто тогда мы были бедняками, почти нищими, и все над нами смеялись. Но теперь мы больше не нищенствуем. Ты человек состоятельный. Думаешь, им неизвестно, что у тебя собственность на Тринидаде? И еще кое-что на Антигуа? Они постоянно судачат о нас. Рассказывают небылицы про тебя, распускают ложь обо мне. Они стараются побольше разнюхать о нашей жизни – их интересует даже то, что мы едим на обед.