Анубис

— Надеюсь, вам понравится. На повара я не учился.

— Если хоть на малую толику так вкусно, как выглядит, это, несомненно, будет самой изысканной едой, которую мне предлагали на протяжении долгих лет.

Том польщенно улыбнулся, но тут же махнул рукой в сторону двери:

— Если это все… Мне надо еще позаботиться об остальных.

— Ты со всем этим справляешься один? — Могенс понадеялся, что Том не заметит его явного разочарования. Он-то намеревался за ужином потолковать с юношей и, возможно, получить ответы на тот или иной вопрос, которые Грейвс не дал даже возможности задать.

— Не так уж трудно, — скромно ответил Том. — К тому же готовить мне нравится. Я уж подумывал открыть в городе ресторан, когда работа здесь кончится. Но до этого пока далеко.

— Так говорит доктор Грейвс? — осторожно спросил Могенс. — Он считает, что это еще долго продлится?

Как бы безобидно ни звучал вопрос, он явно поверг Тома в смущение. Он немного помялся, а потом все-таки сказал:

— Извините меня, профессор, но доктор Грейвс запретил нам говорить о работе за пределами пещер.

— Ладно, Том, — отступил Могенс. — Я не хотел смутить тебя.

Том нервно кивнул:

— Я… я зайду попозже… за посудой. Если что-нибудь понадобится, просто откройте дверь и покричите меня.

Он поспешно вышел, чтобы не предоставить Могенсу повода к дальнейшим неприятным расспросам, а Могенс стряхнул последние мысли о Джонатане Грейвсе и его столь же сенсационной, сколь и зловещей находке и принялся за еду.

Уже с первым куском ему стало ясно, что это и впрямь была наилучшая еда, которую он получал в последние годы за стенами пансиона мисс Пройслер; она бы выдержала конкурс в соревновании с кухней ресторанов при гостиницах-люкс. Совершенно очевидно, что Том, помимо водительских способностей, обладал еще целой кучей других скрытых талантов. И хотя Том навалил в его тарелку явно чрезмерную порцию, Могенс проглотил ее на раз, да еще смакал куском хлеба последние капли подливки.

По телу разлилось ощущение сладкой истомы, когда он закончил трапезу. Его взгляд на мгновение задержался на застеленной свежим бельем постели, и одного этого взгляда хватило, чтобы приятная расслабленность перетекла в свинцовую тяжесть. Веки закрывались сами собой, и ему пришлось собрать всю силу воли, чтобы не заснуть прямо за столом.

Он имел полное право на усталость. Все-таки позади был крайне напряженный — и долгий — день, уж не говоря о том, чего ему стоило преодолеть шок от открытия Грейвса. Было бы не только простительно, но и в высшей степени разумно уступить соблазну, сделать несколько шагов до кровати и растянуться на ней, чтобы тут же погрузиться в сон.

Но этого ему не хотелось.

Это не только противоречило бы его привычке не ложиться слишком рано, но и в свете того, что он сегодня испытал, было бы прямо-таки непростительным. И хотя ему было совершенно ясно, что еще долго предстоит заниматься этим невероятным открытием колоссальной важности, в то же время у него не оставалось ни малейшего сомнения: сегодня не только самый значительный день в его жизни, но и день, который войдет в учебники истории, день, о котором будут говорить не только его коллеги, но, возможно, весь мир, и на протяжении еще многих десятилетий. И что он скажет, когда его спросят, как он провел этот судьбоносный день, в корне переменивший картину мира?

Что он с час осматривался, потом насладился великолепным ужином и рано лег спать?

Он преодолел усталость, налил себе еще чашку кофе, следом за ней третью и напряг всю силу воли, чтобы окончательно победить чувство утомления, пока кофе не начнет оказывать действие, разливаясь по жилам живительной влагой.

Остатки кофе в кувшине еще не успели окончательно остыть, когда сонливость постепенно отступила и чуть позже прошла свинцовая тяжесть в членах. Бодрым он себя отнюдь не чувствовал, но воздержался от того, чтобы выпить еще чашку. Если переборщить, то, скорее всего, он проваляется всю ночь без сна, а наутро будет совершенно разбитым. Он поднялся, привычным, хоть и бессмысленным жестом расправил свой костюм и принялся за инспекцию помещения, которое на ближайшие недели, а возможно, и месяцы, по всей видимости, станет его домом.

Повторный осмотр дал не намного больше, чем первый, поверхностный. Если вычесть место, занимаемое кроватью, столом и конторкой, то оставшегося пространства хватало лишь на то, чтобы принять не более одного гостя и при этом избежать опасности приступа клаустрофобии. Том занес в дом его чемоданы и поставил нераспакованными у кровати, что Мерсер, бесспорно, истолковал бы как еще одно доказательство его лености, а для Могенса это скорее служило доводом в пользу тактичности юноши.

Могенс подошел к конторке, которую достал для него Грейвс, и откинул крышку. Небольшое отделение за наклонным пультом хранило в себе лишь перьевую ручку с чернильницей и кожаную папку с сотней листов белоснежной бумаги — а он чего ожидал? Что Грейвс оставит ему письменное послание, в котором откроет свою великую тайну? Вряд ли.

Может быть, книжная полка даст больше? Могенс прикинул на глазок, что число томов, стоящих рядком на грубо оструганных досках, было не менее двух сотен, и вряд ли Грейвс велел расставить их тут для того, чтобы он мог коротать вечера с развлекательным чтивом. По крайней мере, перечень названий может дать ему намек на причину его пребывания здесь.

Могенс сделал пару шагов к полке и остановился. Освещения было явно недостаточно. Керосиновая лампа и мерцающие свечи создавали уютную атмосферу, но для чтения их свет не годился. Вместо того чтобы пройти дальше, Могенс поднял голову к электрическому светильнику под потолком и проследил за черным, в палец толщиной, проводом вплоть до двери, где он обнаружил массивный выключатель. Он подошел и повернул его. Раздался лишь щелчок, но лампочки не зажглись.

Могенс попробовал еще раз, но с тем же успехом, потом, на всякий случай, и в третий раз. Светильник оставался темным. По всей вероятности, не было тока.

Наверное, света хватило хотя бы для того, чтобы прочитать названия на корешках, но Могенс стоял как раз у двери. Он не забыл слова Тома о том, что может лишь позвать его, если ему что-то понадобится. Может быть, предоставился как раз подходящий случай, чтобы еще раз перекинуться парой словечек с Грейвсовым «мальчиком на побегушках».

Он вышел из дома. Немного постоял, размышляя, не вернуться ли за плащом, потому что ветер, ударивший ему в лицо, оказался неожиданно холодным, но потом передумал. До ближайших домов было всего лишь несколько шагов. Слегка прохладный воздух не повредит ему. Он решительно пересек площадь, устремляясь наугад к ближайшему строению, и сложил пальцы, чтобы постучать; но снова опустил руку и, нахмурившись, обернулся. Ему послышался шорох, только в первый момент он не понял, ни с какой стороны он раздавался, ни что это был за звук. Но что-то в нем было не так, на какой-то трудноописуемый манер он нес в себе угрозу.

С бьющимся сердцем Могенс огляделся по сторонам. После захода солнца спустилась почти полная темнота. Даже его собственный дом едва угадывался приземистой тенью, хотя он находился от него всего лишь в дюжине шагов. За домом тьма была непроглядной. Рассудок Могенса подсказывал ему, что в этой тьме кроме самой тьмы ничего и нет, но внезапно другой голос в его мозгу принялся рисовать ему образы жутких тварей, крадущихся в ночи и следящих за ним жадными черными глазами.

С некоторым усилием Могенсу удалось стряхнуть с себя это наваждение, но на сердце осталось странное тяжкое чувство. Подстерегающие жуткие тени он, конечно, мог нарисовать в своем воображении, а вот шуршащий шорох определенно нет. Что-то там было: возможно, человек, а может быть, бродячее животное — какое угодно, от безобидной кошки до дикой рыси. И нечего ему стоять тут и таращиться в ночь, надо вернуться домой, а еще лучше найти Тома и сказать ему, что по лагерю кто-то слоняется.