Анжелика и ее любовь

– С одними женщинами хочется быть учтивым, с другими – нет.

– Оскорблять меня я вам тоже запрещаю! Вы мужлан, начисто лишенный галантности… Пошлый пират.

Бросая ему это последнее оскорбление, она постаралась вложить в него как можно больше презрения. Она уже отказалась от попыток высвободиться, потому что Рескатор теперь сжимал оба ее запястья. Руки у него были горячие, как у человека здорового, привыкшего находиться на открытом воздухе в любую непогоду: и в жару, и в стужу, и это тепло передавалось ей, дрожащей от тревоги и злости.

Прикосновение его рук, поначалу так раздражавшее ее, теперь действовало на нее благотворно. Но она была не в состоянии осознать это. Рескатор казался ей каким-то мерзким существом, и в эту минуту ей очень хотелось его изничтожить.

– Вы не потерпите.., вы мне запрещаете, – повторил он за ней. – Честное слово, вы совершенно потеряли голову, маленькая мегера. Вы забываете, что на этом судне я – единственный хозяин и могу приказать вас повесить, бросить за борт или отдать на потеху моему экипажу, если мне так заблагорассудится. Таким же тоном вы, вероятно, говорили и с моим добрым другом д'Эскренвилем? Стало быть, его крутое обращение не излечило вас от безрассудной страсти к спорам с пиратами?

При упоминании о д'Эскренвиле в памяти Анжелики ожили образы минувшего. Еще вчера она начала терзаться, раздираемая между воспоминаниями о своих прошлых похождениях и сознанием того, что теперь она стала другой. И она чувствовала, что именно здесь, на этом корабле, рядом с человеком, который называл себя Рескатором, сольются, словно реки, все ее прежние жизни, такие многочисленные и разнообразные.

«Ох, хоть бы он меня отпустил, – мысленно умоляла она, – не то я стану его рабыней, его игрушкой. Он отнимает у меня силы. Почему?»

– Вам кажется, что вы все еще при дворе Короля-Солнце, госпожа дю Плесси-Белльер? – тихо спросил Рескатор. – И потому вы так надменны? Берегитесь, здесь ваш августейший любовник уже не сможет вас защитить…

Она вдруг капитулировала, явив ту не лишенную кокетства, но вместе с тем и искренности гибкость, которая прежде не раз обезоруживала ее разъяренных противников.

– Простите мне мои необдуманные слова, монсеньор Рескатор. Я совсем потеряла голову. Но все дело в том, что у меня нет ничего, кроме уважения моих спутников. Какая вам польза от того, что вы разлучите меня с моими последними друзьями?..

– Значит вы до того стыдитесь своего прошлого, что дрожите при одной мысли о том, что ваши друзья о нем узнают?

Она ответила сразу, не раздумывая, и слова слетали с ее губ так легко, словно только и ждали этой минуты:

– Какой человек, достойный этого звания, многое переживший и достигший середины своей жизни, не найдет в ней нескольких постыдных страниц, которые он предпочел бы скрыть?

– Ну вот, от ярости вы перескочили к чистой философии.

«Как удивительно, – подумала Анжелика. – Этот человек опять кажется мне до странности близким. Почему?»

– Вы должны понять, – сказала она, словно разговаривая с другом, – что образ мыслей этих гугенотов очень далек от нашего. Они совсем не похожи на вас или на ваших людей. Вы ужасно шокировали бедняжку Абигель, заговорив с ней так вольно, и если бы мои друзья узнали, что мне, пусть даже вопреки своей воле, пришлось вести на Востоке столь постыдную жизнь…

И вдруг случилось то, чего она уже какое-то время неосознанно желала.

Он притянул ее к себе и стиснул так, что у нее захватило дух. Держа ее в объятиях, он заставил ее сделать несколько шагов, и она почувствовала, что уперлась спиной в фальшборт. Корабль качнуло, и в лицо Анжелики плеснула волна. Она увидела под собой белые барашки пены. Слабые лучи луны, временами пробивающиеся сквозь толщу облаков, бросали на море тусклые серебристые блики.

– Неужели? – сказал вдруг Рескатор. – Так ли уж велика разница между этими гугенотами и матросами моего экипажа? Между этим почтенным, убеленным сединами пастором, которого я сегодня мельком видел, и мною, жестоким пиратом всех морей мира?.. Между скромной и целомудренной Абигель и такой ужасной грешницей, как вы? Да где же эта великая разница, моя дорогая? В чем она состоит?.. Посмотрите вокруг!

Новая волна, ударившись о борт, снова бросила в лицо Анжелики холодные брызги, и, напуганная темной бездной, над которой Рескатор заставил ее склониться, перегнув ее тело назад, она судорожно вцепилась в его бархатный камзол.

– Нет, – сказал он, – мы ничем не отличаемся друг от друга. Мы просто горстка людей, оказавшихся на одном корабле посреди океана.., со своими страстями, сожалениями.., и надеждами!

Он говорил, и его шевелящиеся губы были в опасной близости от ее губ. Пока он не касался ее, она еще могла ему противиться. Но теперь, почувствовав себя в его власти, растерялась. Она не понимала, что за странное волнение томит ее. Она так давно не ощущала ничего подобного… Она говорила себе: «Это страх», но то был не страх, а желание. Мысль о том, что он пользуется своей магической силой, чтобы подчинить ее и впутать в немыслимую ситуацию, из которой она уже не найдет выхода, заставила ее насторожиться и подавить в себе странное чувство. «Если мы уже сегодня докатились до таких дел, – подумала она, – то еще до конца плавания все рехнемся и поубиваем друг друга».

И она так резко отвернула лицо, что губы Рескатора лишь слегка коснулись ее виска. Она почувствовала прикосновение его жесткой кожаной маски и, вырвавшись из этих тягостных для нее объятий, шагнула в сторону, ощупью ища опору.

Из темноты опять послышался его насмешливый голос:

– Почему вы убегаете? Я намеревался всего-навсего пригласить вас отужинать со мной. Если вы лакомка, то получите истинное наслаждение – ведь у меня превосходный повар.

– Да как вы смеете предлагать мне такое? – возмутилась Анжелика, – Послушать вас, так подумаешь, будто мы находимся в окрестностях Пале-Рояля! Мой долг – разделять участь моих друзей. К тому же мэтр Берн ранен.

– Мэтр Берн? Это тот раненый, над которым вы склонялись с такой нежной заботой?

– Он мой лучший друг. То, что он сделал для меня и для моей дочери…

– Что ж, прекрасно, как вам будет угодно. Я согласен отсрочить уплату ваших долгов, но вы не правы, предпочитая ваш сырой твиндек моим апартаментам, ведь вы, по-моему, мерзлячка. Кстати, куда вы дели тот плащ, который я одолжил вам прошлой ночью?

– Не помню, – сказала Анжелика, чувствуя себя так, словно он уличил ее в чем-то неблаговидном.

Она провела рукой по лбу, силясь вспомнить. Должно быть, она просто забыла про этот плащ, когда закуталась в другой, тот, который дала ей Абигель.

– Я.., я, кажется, забыла его дома, – сказала она.

И внезапно Анжелика как наяву увидела дом в Ла-Рошели с его погасшим очагом.

Она явственно видела красивую мебель, блестящую медную посуду в кухне, сумрачные комнаты, где со стен, будто ясные, круглые глаза, неусыпно глядели дорогие венецианские зеркала; видела висящие вдоль лестницы гобелены и пристально смотрящих на нее с портретов давно почивших корсаров и торговцев Ла-Рошели.