Апокалипсис, белый танец

Соседи коммуналки (на четыре хозяина) сгрудились в коридоре. Стали присматриваться к новой соседке. Между собой переглядываться.

– Что же это будет? Она, что, у вас с приветом? – спросил один, не в меру осмелевший. Тревожно ему за сына-несмышлёныша. К себе его прижимает.

– Не твоё собачье дело, – спокойно ответил крепкого телосложения мужчина, одетый в голубой комбинезон грузчика. Он крепким кулаком правой руки звучно шлепнул в ладонь левой: «Смотри, ты у нас тут не балуй», – пригрозил.

– Держись, сестрёнка, – проходя к выходу, наклонился к Варе другой грузчик. Пахнуло духами, из недешёвых. Как бы, из бывших военных, в запасе он. А на что собственно намекал? Если для Вари большой пакет с деньжищами в прикроватную тумбочку едва-едва вошёл. Тяжёлый такой, чего ей тревожиться?

В пыльной комнате с одним немытым окном в сторону умершего завода, оказалась женщина. Совсем одинокая, на вид – за сорок. Вокруг её на полу сумки с посудой, узел из оставшегося ей имущества. За окном через запущенный сквер видны заводские трубы, взметнувшиеся высоко, а и малого дымка из них не видно. Из больших ворот, с изображением мускулистого рабочего, улыбающегося счастливо, большущие грузовики, крытые брезентом, выезжают. Из окна просматривается сквер. Слабый ветерок шевелит обрывки газет, пакетов, а на бетонной стенке скамейки, недалеко от её окна, трое мужиков сидят. Что-то эмоционально обсуждают. На сиденье с редкими брусочками на нём – газета, на ней остатки огурца, булки и селёдки. Под сиденьем – опрокинутые бутылки, в определенных кругах называемые «огнетушителями». Унылый вид из окна, что Варе этих мужиков стало жалко. Время к вечеру, пасмурно, обрывки газет, яркие упаковки рекламы в сторону Вариного окна машут. Как же ей грустно… Так бывает у человека на душе, когда он живой, а будущего нет. Комнату она взглядом обвела. Кажется, сам воздух вокруг пропитан безысходностью. Не на чем ей глаз остановить, на каком предмете его задержать.

«Он – гений, – убеждала кого-то на кухне женщина. – Когда он пришёл в мой творческий кружок, я сразу поняла: он гоним толпою! Да, выпивает, но он обещал мне «завязать» с этим. Я вам гарантирую, он никогда больше не станет приставать к вашему мальчику». Другая грозит в ответ: «Ещё раз – и под фанфары загремит».

По коридору пацаненок пробежал, лопоча о своём детском. И от его смеха ей не легче. Предчувствует она дурное, что непременно случится скоро. Невыносимо тяжело ей услышать детский смех, как напоминание о своём нынешнем одиночестве, которому нет и не может быть конца.

Но вот Варя, опустившись на колени, смотрит на голубенькую, в цветочках, кастрюльку. Остановила взгляд, посмотрела выше и на лице всё больше беспокойства от воспоминаний. Её подбородок… На нём обозначились маленькие бугорки, ямочки. Мелко подрагивали они, перемещаясь выше, становились морщинками. Легкое подергивание кожи пришло с подбородка, задрожало под нижним веком, оно увлажнилось, обозначилась капля. Вначале робко, а потом всё увереннее она стала спускаться к дрожащему подбородку. И всё это оттого, что очень давно, кажется, ещё в начальных классах, в кастрюльке этой мама делала настой трав для лечения горлышка у Вареньки. Нет, никогда уже никто не будет настаивать кому-то травку для лечения детского горлышка! Дрожащими руками она стала размазывать по щекам слёзы.

Два дня прошло в отрывочных воспоминаниях на диване, прежде чем она стала разбирать свои вещи. Сходила в магазин – самый близкий, в трех кварталах от её нынешнего жилья. Какой-то хлеб купила, ещё что-то. На общей кухне с соседкой-старухой поздоровалась, в цветастой кастрюльке чай заварила. В своей пыльной комнате стала бутерброд кушать. Как бы, с сыром он. Кто-то в коридоре сказал что-то. Как на другом конце земли сказал. Обречённо смотрела Варя на вещи, сумку с надписью на иностранном, пока не стала различать среди них давнишнюю шаль, модную в те давние годы, когда мужчины провожали её взглядами. На стол бутерброд отложила, рот открылся, показывая неразжёванное. Припомнились отец, мать, так радовавшиеся её первенцам. Ещё полчаса назад ей казалось: тяжелее на душе уже быть не может.

С соседями отношения сразу не заладились. Сторонятся в коридоре, молча провожают взглядом. Хотя Варя при встрече первой старается поздороваться, на кухне всякому место уступит. Крышкой не стукнет. А ей через неделю: «И откуда она взялась на нашу голову?» или «Как же нехорошо после неё в туалете».

«Густой такой запах», – поддерживает разговор, услышанным от своих родителей, мальчик шести-семи лет. Не прошло и месяца, как он стал показывать язычок в спину Варе. А ведь ему галстук «бабочку» родители повязывали на белую рубашку, провожая в танцевальный кружок. Те родители, после которых в туалете устойчивый запах фиалок. Рубашечка с рюшечками, а обувь у мальчика чистая, блестит, как могла его бабушка удержаться, не высказать своего негодования по поводу неаккуратно поставленной на общий стол кастрюли.

– Ты, ты – ду-ра! – рука у бабушки стала трястись сильнее. Лицо покраснело от праведных негодований. Как было не прикрикнуть, если её семья как семья, а тут… Да что там говорить, много, много имеет их семья. Компьютер уже сын приобрел. Последней модели. Об айфоне её невестка Гульнар подумывает.

И ничего нет в этом особенного, если её внучек шалит: шваброй, что в туалете, дверь «этой» подопрёт. Язычок показывает, фигу (пока ещё в спину).

Всё меньше Варвара обращает внимания во что одета, зашнурованы ли ботинки. К наградам, намертво привинченным, почти привыкла. Но ещё понимает: денег у неё мало и скоро совсем не станет. Куда-то подевались из тумбочки те, что с собой привезла. Великое горе сжимало сердце бывшей звёздочки рабочего посёлка, способной блеском спиц детской коляски гипнотизировать некоторых. Об одном таком, загипнотизированном, мы рассказывали. Сладострастнике, совершившим глумление над сакральным символом бесконечности мира – молоком матери.

* * *

Вернёмся к тексту нашего повествования.

Напомним, Варя пришла в посудо-хозяйственный магазин с термосом, купленным вчера. Он оказался негодным. А ей нужно вечером залить кипяток. Потому что соседский пацаненок, были случаи, подпирал её дверь шваброй. А главное, чем реже она появляется на общей кухне, тем ей лучше.

Вот почему Варя потряхивает термосом с булькающей в нём водой. «Мне бы спросить, – робко приближается она к кассирше. – Термос неисправный, сосуд Дюара, – говорит, делая два шага в сторону кассирши. Да не вовремя она сделала эти шажки, не вовремя. Не в настроении была Натали, раздражённая воспоминаниями о неуспехе, но в особенности – как их немало было, этих неуспехов. А тут перед ней, какая-то баба термосом трясёт. Там у неё какой-то сосуд Дюара лопнул.

«Чтоб ты сама лопнула», – думает Натали в расстроенных чувствах от недавно пережитого. А ещё немножечко волнуется от того, что через два человека в очереди один покупатель стоит. «Лет сорока-сорока пяти. Интересный, – находит она. – С большим шрамом на лице, возможно, – военный. Они рано уходят на пенсию. И хорошо получают, – присматривается Натали. – Бывает же, ни жены, ни детей, – профессионально, быстро её пальцы бегают по клавишам калькулятора. – Взгляд должен быть твёрдым. Определенно, военный. Возможно, участник локальных войн. Они много получают. – Что сказать ему, – прикидывает Натали. – Если в случае чего».

– Вы же видите, я обслуживаю покупателя, – резко в сторону Вари. А боковым зрением ещё в сторону «ветерана, возможно, неженатого», по очереди взглядом прошлась, зная по опыту, как много среди них, кто всегда встанет на её сторону. «Сама-то она хоть знает, что нацепила на сарафан?» – радуется кассирша своему превосходству.

Загар дальних стран привлекал внимание к Натали, два месяца как вернувшейся из знойных мест. Где шум морского прибоя успокаивает, а прилично одетая беззаботная публика призывает надеяться на большие перемены. «Есть ещё время. Известны случаи», – хотелось мечтать, наблюдая красивую жизнь.

В мечтах на далёком пляже Натали виделась устроенная жизнь в хорошей квартире. Нет, лучше – в небольшом особняке на окраине города, в сосновом бору. За высоким забором тот особнячок в два-три этажа. С прислугой, какую принимают в приличные дома только по рекомендации специализирующихся на этом фирм. В одной из комнат её уютного особнячка дорогой дорожный чемодан – большой, серого цвета, какой был у известной американской актрисы, когда она посетила свою историческую родину Австралию.

Непонятно и самой Натали, размечтавшейся не в меру, но всегда рядом – Он! Готовый пойти на крайность, чтобы она поверила: до последнего своего дыхания он её и только её! О их связи, кажется, всё более догадывался муж. А что из себя этот «Он»? Натали допускает, что у него усы. Лучше – узкие, какие бывают у запоминающихся героев американских фильмов. «Очаровашка, – представляет его себе Натали под шум волны, набегающей на пляж. – Костюм у него деловой, из тонкой шерстяной ткани в крупную голубую клетку. И непременно с хорошей дикцией, – как же ей надоел один из её нынешних приходящих – гундосый. (Из вахтовиков. Очень застуженный). – Слушать противно», – вспоминает, носик морщинит.