Апокалипсис: Пролог

– Да, – подхватил Захар, – то ли дело Давид Бурлюк, вот где мощь!

Захар вскочил, скрестил руки на груди и, бросая на присутствующих устрашающие взгляды исподлобья, зловеще продекламировал:

«Небо – труп! Не больше!

Небо – смрадный труп.

Звёзды – черви, пьяные туманом.

Звёзды – черви, гнойная, живая сыпь!»

Вот это настоящая поэзия! – добавил он уже своим обычным голосом. – Какие образы! А какой реализм! Мы не хотим больше восторгаться бабочками и цветами. Жизнь – жестокая штука, и надо иметь мужество смотреть ей в глаза. Как вам стихи, Иван Фёдорович?

– Страшно, – признался Ваня.

– Князь, вы очень точно подбираете слова! – заметил Захар. – Я, как филолог, могу оценить… Именно страшно! А разве жизнь, а разве окружающая нас действительность – не страшная?

– Страшная, – согласился Ваня.

– Давид Бурлюк – гений! – воскликнула Лиза. – Давайте выпьем за него!

Бокалы наполнились кроваво-красным вином.

– Такая же история – во всех других видах искусства, – подхватил Велимир. – Например, в живописи. Кому сейчас интересны пресные пейзажи с солнышком и цветочками? Никому! Чёрный квадрат Малевича – вот вершина новаторства!

– Чёрный квадрат? – прошептал Ваня, широко раскрыв свои васильковые глаза.

– Картина такая – «Чёрный квадрат», – пояснил Велимир. – Он написал её изначально для декорации к спектаклю «Победа над солнцем». Чёрный квадрат заменил солнце. Чувствуете, как символично? О, Казимир Малевич – философ и мистик!

– Солнце заменится чёрным квадратом, небо свернётся, как свиток, и звёзды спадут, – воскликнул Ваня.

– Именно! Однако, откуда это? Как будто что-то знакомое.

– Он образно перефразировал Откровение Иоанна Богослова, – пояснил семинарист Игнат.

– Браво, князь! – присутствующие зааплодировали.

– Так, а что на картине-то нарисовано? – поинтересовался смущённый непривычным вниманием Ваня.

– Чёрный квадрат, только чёрный квадрат.

– Как – только квадрат?

– В том-то и дело! Это – ни на что не похоже. Это символ. Это – выражение идеи.

– Какой идеи?

– Идеи пустоты, мрачности, бессмысленности жизни. Изначально Малевич задумал «Чёрный квадрат» как триптих – чёрный квадрат, чёрный круг, чёрный крест. На своей выставке он повесил чёрный квадрат в красном углу, ну, то есть в углу, где обычно иконы. Только вместо икон – чёрный квадрат.

– Я была на этой выставке! – подхватила Лиза. – Это гениально! Только мне больше понравился чёрный круг. Он такой… как всевидящее око, чёрное око, которое за всеми нами наблюдает.

– Наблюдает и злорадствует! – подхватил Захар. – И глумится над нами!

– На меня больше впечатления произвёл чёрный крест, – перебил его Велимир. – Он такой зловещий…

– Ничего в нём зловещего! – возразила Лиза. – Так, кривенький, кособокий крестик.

– То и зловещее, что крест – и кривой.

– Господа, – вмешался в дискуссию Ваня. – Может, про крест не будем?

– Ах, да, забыл предупредить, наш князь – верующий, – язвительно улыбнулся Егор.

– Верующий? – машинально повторила Лиза.

– Веееерующий? – иронично протянула Матильда.

– Верующий? Какая прелесть! – закатил глаза Велимир. – Писать его, писать однозначно! Босиком, в распахнутой косоворотке, а на шее – этакий сермяжный крест на верёвке… Князь, простите, только внешность ваша уж больно крестьянская.

– Так я и есть крестьянин, – возразил Ваня.

– Князь большую часть жизни прожил в деревне, в крестьянской семье, – заметил Егор, сладострастно впиваясь в бутерброд с бужениной.

Захар пренебрежительно заметил:

– Сейчас быть верующим совершенно не модно и не современно! В наше-то время, когда наука так далеко продвинулась, быть верующим – это просто мракобесие.

– Но он же из деревни, – возразила Лиза.

– Ну так что, что из деревни? – обиделся Ваня. – В деревне тоже есть просвещение. Я и про теорию этого… Дарвина, слышал.

Слова его потонули во взрыве хохота охмелевших гостей.

– Глядите-ка! Прогресс уже и до деревни докатился.

– Господа! – вмешался в общую беседу до сих пор хмуро молчавший семинарист Игнат, выглядевший самым трезвым и задумчивым в этой компании. – Коли речь зашла о религии, то уместно будет мне вставить своё скромное слово.

– Говори, Игнат, режь правду-матку!

– Когда вы говорили об искусстве, я молчал, я не знаток, а коль речь зашла о религии, то позволю себе высказаться. Итак, господа, со всей ответственностью заявляю – Бога нет!

– Браво, Игнат! – раздались аплодисменты.

– Как – нет? – опешил Ваня, шокированный богохульством человека, готовящегося принять священнический сан.

– А вот так – нету, и всё тут! – развёл руками Игнат.

– Вы учитесь в семинарии… – начал было Ваня.

– И что? В семинарии я овладеваю ремеслом, таким же, как ремесло сапожника, или кузнеца, или портного… Это ремесло поможет мне заработать на хлеб насущный.

– Но как же: быть священником – и не веровать?!

– Милый мой, скажу вам страшную вещь: у нас в семинарии никто не верует, и не только молодёжь, но и преподаватели. И мы, семинаристы, тоже проникнуты прогрессивным духом времени. Например, мы у себя в семинарии тоже устраиваем забастовки.

– Забастовки? – машинально повторил Ваня.

– Да-с! Забастовки! Например, последняя забастовка была нами устроена во время поста, мы протестовали против того, что нас закормили киселём.

– Киселём?

– Представьте! Нет, я ничего не имею против киселя, но когда кисель на завтрак, кисель на обед, и так каждый день… Позвольте, это уже нарушение наших человеческих прав и свобод! Я вообще не понимаю, к чему эти посты? Разве что дань традиции… Католики, кстати, не постятся.

– Так что же, можно не поститься?

– Абсолютно! Это я вам как будущий служитель культа говорю. Судите сами, эти посты придумали особо фанатичные люди. Я не фанатик, и даже не верующий, так чего ради я должен отказывать себе в полноценном питании?

– Вот-вот, давайте есть и пить, потому что всё равно все умрём, – подхватил Захар.

– Вообще-то это слова апостола Павла, – снисходительно заметил Игнат. – И хотя высказаны они были с иронией, тем не менее я могу повторить их уже безо всякой иронии. И я говорю: господа, давайте есть и пить, потому что все мы умрём!