Апокалиптичность в фантастике

8. НЕДОСТАТОЧНОСТЬ АПОКАЛИПСИСА

Это не значит, что как человечество ни дави, все равно этого будет мало по делам его. Это значит, что основной предмет художественной литературы – триада «человек, человеки, человечество» остается основным и в апокалиптических произведениях. Если в тексте главное – это катастрофа, а не люди, то, во-первых, не получится нормальной «страшилки», а во-вторых, такие тексты проходят скорее по департаменту научно-популярной литературы, нежели фантастики. Для примера возьмите хоть описания вулканических извержений в обручевской «Плутонии». Сами извержения описаны глазами профессионального геолога, а люди на этом фоне либо ничего не делают, либо резонерствуют. Не говоря уже о том, что все это весьма убого стилистически.

Возможен другой вариант: слишком хорошее описание катастрофы с самоценностью новизны и самоценностью стилистики. Но боюсь, что в данном случае слишком хорошо – это тоже плохо. Где люди и где конфликт между ними? Если разворачивается лишь конфликт между людьми и какими-то грозными силами (природными или техногенными – неважно), то произведение получается двумерным. Есть и книги, и фильмы такого рода, но уровень их невысок.

Может ли А. быть темой произведения? Может. Хорошо ли это? Нет, не хорошо. Не надо из средства делать цель. Апокалиптические ужасы в хорошем тексте – лишь средство что-то показать читателю, достучаться до его серого вещества под черепной крышкой. Средство сильное, но ведь и черепные крышки бывают толстыми.

Еще раз: главное в хорошем А. не А. как таковой.

9. МОРАЛЬ ИСТОРИИ ИЛИ ЕЕ КАЖУЩЕЕСЯ ОТСУТСТВИЕ

Продолжаем разговор о том, что должно быть а апокалиптичном тексте, кроме собственно А. Скажите, удалось ли кому-нибудь обнаружить в повести Александра Беляева «Последний человек из Атлантиды» что-нибудь кроме исторической реконструкции и сюжета, сводящегося к тому, что «в общем, все умерли»? Мне – не удалось. Если в повести Войскунского и Лукодьянова «Очень далекий Тартесс» можно обнаружить довольно банальную мораль, сводящуюся к тому, что «спички детям не игрушка, и не надо баловаться с расщепляющимися материалами», то у Беляева этого нет. Если бы Александр Беляев писал только такие вот серенькие вещицы, мы бы о нем сегодня не вспоминали.

В чем мораль «Роковых яиц» Булгакова? В том, что «беда, коль пироги начнет печи сапожник, а сапоги тачать пирожник», а виновными при большевиках обязательно окажутся «слишком умные».

В чем мораль «Обитаемого острова» Стругацких? Там несколько моралей и несколько смыслов.

Казалось бы, нет никакой морали в «Гибели дракона» Саке Комацу. Нет, есть: «не расслабляйтесь, граждане, вы – козявки перед лицом стихии».

И так далее, и тому подобное. Вообще-то, с моей точки зрения, довольно трудно написать апокалиптический текст, вообще лишенный какой бы то ни было морали. Она может быть слабо выраженной, не очень внятной, скрытой, нагло лезущей в глаза, тошнотворной, возмутительной, какой угодно – но она обычно есть и придает смысл апокалиптическим текстам. Если морали нет вообще никакой, то «поздравляю тебя, Шарик, ты балбес».

10. КРАСИВО ПОКИНУТЬ «ТИТАНИК»

Автор может работать по принципу «всех убью, один останусь». Но даже в этом случае финалы могут быть закрытыми, открытыми и открытыми с намеком. Еще сложнее завершить текст, если по сюжету людям удается как-то справиться с надвигающимся А. Сложнее – из-за обилия таких сюжетов. Читатель «ан масс» в общем-то не любит безысходности. Все любят побеждать. И читать о победах.

Стандартный вариант, назовем его «голливудским». Бравый и честный полковник медицинской службы (Дастин Хоффман) в последний момент спасает как минимум зараженное вирусной лихорадкой население американского городка, как максимум – все человечество, негодяй генерал наказан, а что сколько-то людей все-таки умерло от болезни – ну так что ж, на войне как на войне. Главное, наши победили, причем главные герои истории остались живы.

Похожие, хотя обычно не столь радужные истории расказывают иногда российские фантасты. В уже упомянутой повести «Сдвиг» Александра Щербакова герои умудрились остановить целый остров, сползающий с материкового шельфа в глубины океана. Общие принципы: герои – люди действия, они бешено работают и добиваются своего.

На другом полюсе лежат истории о том, что всем хана, сопротивляться было бессмысленно и вообще всем нам так и надо. Эти истории гораздо менее популярны. Оно и понятно: как бы ни был хорош повар, он не в состоянии сделать вкусное блюдо из желчи.

Ну и, разумеется, существует великое множество промежуточных вариантов. Различие между ними очень часто обнаруживается лишь в финале.

Голливудский вариант победы над катастрофой при помощи человеческих усилий очень притягателен, хотя и не вполне честен. Правда, большинство читателей плевать хотело на «честность» – подавай им хеппи-энд!

Вариант «хороший, но российский». Вячеслав Рыбаков, повесть «Доверие». Вроде хеппи-энд. Земля спасена, Солнце не взорвется. Более того, человечество освоило еще одну планету! Расплата за это: угробленная к чертовой матери экология. И что стало с героями этой истории – боже ты мой!

Вариант победы при помощи «бога из машины». Очень плохое решение. Случайности, о которых было говорено выше, не следует распространять на развязку истории. Читатель вправе почувствовать себя обманутым. И ведь действительно чувствует.

Финал тех же «Роковых яиц», который так не понравился Горькому и который разительно отличается от раннего варианта. Та глава так и называется: «Морозный бог из машины». Ну в самом деле, требуется вмешательство большого-пребольшого чуда, чтобы в конце августа в средней полосе России грянули двадцатиградусные морозы. Булгаков все это прекрасно понимал и через название главы дал намек читателю: мол, иначе я не мог, ребята, по не зависящим от меня причинам.

Повесть Тюрина и Щеголева «В мире животного». В городе завелись некие хищные твари и давай всех есть. Убить тварь трудно: шустрая, нападает молниеносно. В перспективе маячит полный армагеддец. И что же? Некий бомж внезапно обнаруживает, что твари сделались вдруг ленивыми. И еще они пригодны в пищу человеку и даже очень вкусны. Была проблема – нет проблемы. Ура богу из машины. На современном новоязе это называется «слив засчитан».

«Штамм Андромеда» Крайтона. Бог из машины, да еще совершенно ненаучный бог. Одновременная и одинаковая мутация вируса (причем всех вирусных особей) в космосе и в подземной изолированной лаборатории – такое под силу только богу.

Конан Дойль, «Отравленный пояс». Бог из машины проявился в том, что пояс быстро кончился, люди очнулись, и цивилизация не погибла.

Роман А.Громова «Шаг влево, шаг вправо». Звездный Монстр набезобразничал, после чего мирно сдох. Тоже бог из машины, хотя обусловленный: если бы Монстр не был изначально болен, он вообще не попал бы в наше время и рассказанная в романе история не состоялась бы.

Прикроюсь «Войной миров» Уэллса. Бациллы, угробившие марсианских кровопийц, при полной научной корректности играют роль того же самого бога из машины. Вот если бы люди выделили эту бациллу из макаки суматранской и жабы суринамской и заразили ею пришельцев – был бы совсем иной коленкор. А-ля «Кукловоды» Хайнлайна.

Короче. Боритесь с искушением ввести в текст бога из машины в качестве способа как-то развязать сюжет. А если не получается, то хотя бы постарайтесь заговорить читателю зубы.

А в общем случае финалы таких произведений делятся на:

а. Апокалипсис замечен на подходе и предотвращен;

б. Апокалипсис всех напугал, но при ближайшем рассмотрении оказался не апокалипсисом. Пример: «Многорукий бог далайна»;

в. Апокалипсис начался, но побежден;

г. Апокалипсис не побежден, но есть надежда;