Апокриф
Шрифт:
— Нет, нет! — снова повторил Тиоракис. — Не беспокойтесь! Не нужно…
Летта сделала неопределенное движение головой и пошла из комнаты, а Тиоракис, борясь со страшным искушением посмотреть ей вслед, снова уткнулся в лист, торчавший из каретки пишущей машинки.
Даже если бы он специально готовился к завоеванию внимания Летты, более точно ему поступить бы не удалось. Красавица была явно заинтригована.
Дальше — больше. Через два дня, стоя в очереди к раздаче в студенческой столовой, Тиоракис вновь услышал тот же голос:
— Можно я к вам присоединюсь?
Тут уж не могло быть никаких оснований для отказа.
— Да, да! Разумеется!
Они обедали за одним
Потом это стало повторяться каждый день, и уже сам Тиоракис, стоя в очереди к раздаче, махал Летте рукой, обозначая свое местонахождение, лишь только она входила в обеденный зал.
Как-то среди разной болтовни он завел разговор о городской архитектуре, упомянув творчество одного из известных мастеров, построивших несколько замечательных домов в столице.
— А вы сможете мне их показать? — спросила Летта.
Они все еще оставались на «вы». Дело в том, что Тиоракис вообще с трудом переходил на «ты», но в данном случае и это играло ему на руку! Слишком много мужчин пытались навязать Летте близкое знакомство, и поэтому церемонность Тиоракиса казалась ей особенно милой и к тому же — стильной.
— Конечно! Когда? — с готовностью отозвался Тиоракис.
— Сегодня не могу… С мужем уже договорились в кино пойти, — раздумчиво сказала Летта. — Тогда завтра. Сможете?
Они долго ходили по весенним улицам города. Летта стерла себе ногу не очень подходящей для длительных прогулок туфлей, и Тиоракис поймал такси. Во время всей экскурсии он не сделал даже попытки притронуться к Летте, взять ее под локоть или приобнять. А тут, сидя на довольно тесном заднем сидении небольшого автомобиля, он невольно чувствовал тепло ее бедра, и голова у него не то, чтобы кружилась, а как-то странно немела, как если бы он ее отлежал.
Когда они доехали до места, Летта попросила не провожать ее дальше, но зато, произнося: До свидания! — так нежно прикоснулась к руке Тиоракиса, что он переживал это прикосновение до самого утра…
Как-то само собой получилось, что с этого момента Тиоракис стал сопровождать Летту до ее дома почти каждый день, продолжая вести себя в обычной для него манере — то есть предельно почтительно и целомудренно.
Однажды, заметив недалеко от их пути цветочницу, он попросил у своей спутницы извинения, отошел и купил небольшой букет обычных весенних цветов.
— Можно вам подарить? — спросил он Летту.
— А можно вас поцеловать? — спросила Летта принимая цветы.
— Запросто! — ответил Тиоракис, пытаясь скрыть за бравым тоном замешательство, а Летта, не говоря больше ни слова, положила ему на шею под затылком свою умопомрачительную руку и, наклонив его голову к своей, спокойно, как бы пробуя, поцеловала в губы… Потом они шли молча, и она, взяв его под руку, слегка прижималась к нему… Потом они долго целовались в подъезде…
Через несколько дней они стали любовниками.
Явное предпочтение, которое первая красавица университета отдавала Тиоракису, не могло остаться незамеченным. Университетские друзья стали одолевать Тиоракиса нескромными вопросами, но он, пуская в ход все свое лицедейство, охлаждал их любопытство совершенно «искренними» рассказами о том, что Летта именно потому позволяет ему чаще прочих находиться подле себя, поскольку точно знает, — с этой стороны никогда не будет никаких поползновений установить власть над ней. Он был столь убедителен в разыгрываемой им перед товарищами роли
преданного и не рассчитывающего ни на что пажа королевы, что только у самых недоверчивых оставались слабые подозрения по поводу невинности его отношений с Леттой. Некоторые даже сочувствовали ему. А Тиоракис получал высшее наслаждение — наслаждение от тайного обладания. И расставаться с этой тайной ради каких-то там дурацких лавров примитивного соблазнителя (пусть даже соблазнителя первой красавицы) он не собирался.Эта склонность к тайному обладанию проявлялась у Тиоракиса и в отношении к власти.
Вообще, властность одно из свойств личности, которые проявляются у человека довольно рано. Свою способность быть повелителем дети, как правило, испытывают в играх со сверстниками еще в самом нежном возрасте. Древний инстинкт требует обрести первенство, а с ним и власть, для начала, хотя бы в пределах песочницы. Те, кому по силе и сообразительности трудно выбиться в вожаки ребячьей ватаги, охотно властвуют над кукольной семьей или армией оловянных солдатиков…
По мере взросления и обретения опыта инстинкты уступают место разуму (люди все-таки!), и уже далеко не все, по здравому рассуждению, сохраняют желание непременно руководить действиями других людей или, не дай Бог, их массами. Слишком хлопотно. Добиться своего, если только честолюбие не стало самоцелью, можно и более скромными инструментами.
Тиоракис в детстве никогда не был лидером. При неплохом физическом развитии ему для этого явно недоставало инициативы, напора, отчаянности, реакции… Он осторожно уклонялся от участия в жестоких или рискованных забавах, где выковывается авторитет маленьких сорванцов. Драться он тоже не любил и, скажем прямо, боялся, но, будучи прижат к стенке, мог дать достойный отпор. В общем, никогда не был он ни маленьким жестоким вождем (какие часто руководят дворовыми или школьными ватагами), ни забитым парией, каковые тоже являются непременным атрибутом своеобразной детской иерархии.
Как-то в шестом, кажется, классе лицея он получил возможность испытать меру своего честолюбия и амбиций.
Было время выборов «Командиров соколиного крыла» — так назывались предводители отрядов детской патриотической организации «Соколята» разного уровня. В эту организацию, надо сказать, входили практически все школьники в возрасте от десяти до четырнадцати лет.
Вот и однокашники Тиоракиса выбирали Командира соколиного крыла своего отряда. Выборы происходили, разумеется, под патронатом представителя лицейской организации «Молодых Соколов», в которой состояли многие старшеклассники. Здесь же совершенно непременно присутствовала и классная дама. При таком идеологическом и административном обеспечении избирательной компании у неформального лидера класса шансов на избрание не было никаких. Низший балл в четверти по «Родной литературе» и три записи в штрафном журнале у самого директора лицея делали его кандидатуру заведомо непроходной.
Кто-то предложил Тиоракиса. Успеваемость — в пределах нормы, начитан, язык подвешен, поведения не то чтобы примерного, но и не буйного. Тиоракису, чего скрывать, — было лестно. Особенно ему нравилось, что можно будет нашить на рукав форменной лицейской куртки желтый шеврон. К внешним атрибутам власти он был неравнодушен.
В общем, выбрали.
Свое назначение Тиоракис почти сразу отметил административным подвигом. На первом же заседании лицейского «Совета командиров», в котором ему довелось участвовать, он выдал «на гора» столько талантливой и не по годам витиеватой демагогии, что под ее напором классу вручили переходящий поощрительный вымпел.