Апостол

Обряд очищения подходил к концу. На следующее утро четыре неизвестных бедняка должны были сжечь свои остриженные волосы на жертвенном огне. Павел собирался вернуться в дом Мнасона и вскоре отплыть в Рим.

Нескончаемый поток паломников струился по дворам храма, во всем чувствовалась болезненно напряженная национальная и религиозная гордость. Павел был готов к любой опасности, предупрежденный пророками. И беда нагрянула. Иудеи из Асии, видевшие Павла на улицах в обществе бывшего язычника, необрезанного Трофима из Эфеса, решили, что один из четырех бедняков — это Трофим, которго Павел тайно провел в Храм, совершив страшное святотатство.

— "Мужи Израильские! помогите!" — возопили они, — "Этот человек всех повсюду учит против народа и закона и места сего; притом и Еллинов ввел в храм и осквернил святое место сие".

Все, слышавшие этот призыв, бросились к Павлу, чтобы казнить отступника и святотатца. Возмущение росло, и вскоре человеческий вихрь закружился вокруг апостола. Его вытащили за пределы святыни, где нельзя было проливать кровь. Избитого, израненного, сопровождаемого криками издевательства и ненависти, Павла стащили вниз по ступеням, награждая ударами и пинками. Он слышал, как великие врата Храма захлопнулись за ним, слышал сплошной рев кровожадной массы людей. Теперь или никогда надо было подтвердить его собственный принцип: "Радуйтесь в Господе всегда, и еще говорю: радуйтесь… — и мир Божий, который превыше всякого ума, соблюдет сердца ваши и помышления ваши во Христе Иисусе".

Павел еще не падал, но уже терял силы. Скоро его повалят на землю и начнут рвать на куски. Кто-то выворачивал ему руки, кто-то пытался оторвать ему ухо, глаза слезились под ударами. Ждать оставалось недолго. И он умрет, не в силах сказать ни одного слова?

Сквозь гул толпы прорезался звук металла — шли римские солдаты. О возмущении немедленно доложили римской страже, которой командовал тясяченачальник ("хилиарх" по-гречески) Клавдий Лисий, сразу распознавший все признаки слепого восточного массового помешательства, бросив взгляд с башни на столпотворение около храма. Налицо было гражданское неповиновение, следовало принять меры. Две сотни хорошо обученных опытных солдат, расквартированных в крепости Антония, возвышавшейся над северо-западным углом храма, спустились с крыши портика по специальным ступеням, предназначенным обеспечить быстроту маневра. Стража ворвалась в самый центр беспорядка.

Толпа прервала избиение и уступила дорогу солдатам. В памяти людей еще свежо было последнее восстание, когда тысячи людей погибли, задавленные и растоптанные во время всеобщей паники. Клавдий Лисий подошел, взял Павла под арест и приказал заковать его в двойные цепи. Затем он спросил, кто такой Павел и что здесь делает.

Одни стали кричать одно, другие другое, и узнать что-нибудь было невозможно. Клавдий приказал своим людям отвести Павла в крепость. Когда конвой двинулся к главной лестнице, толпа, лишившаяся своей жертвы, закричала и зашумела: "Смерть ему! смерть ему!"; угрожающим кольцом люди теснились вокруг барьера из щитов и копий. У основания лестницы толпа так сдавила солдат, что Павла буквально вынесли на плечах вверх по ступеням. Тысяченачальник сперва решил, что Павел — это тот самый египтянин, который незадолго перед тем поднял трагически окончившееся восстание: во время мятежа тысячи людей, носившие тайные знаки, терроризировали и убивали своих политических противников. Позже восставшие собрались в укрепленный лагерь на Масляной горе, в ожидании чудесного падения стен Иерусалима и гибели римлян. Восстание было подавлено силой оружия, сотни человек были распяты на крестах вдоль дорог, сотни сосланы на галеры, но предводитель ухитрился сбежать. Теперь, по мнению Клавдия Лисия, он вернулся, и иудеи обрушили свой гнев на соблазнителя, погубившего их соплеменников.

На верхних ступенях лестницы, в краткий момент передышки, когда толпа уже осталась внизу, а до дверей темницы было еще несколько шагов Павел обратился к тысяченачальнику по-гречески: "Я Иудей, Тарсянин, гражданин небезызвестного Киликийского города…"

Лисий был явно удивлен. Избитый преступник оказался образованным и вежливым человеком: находясь на волоске от смерти, он говорил на языке Эврипида. Когда Павел попросил: "Позволь мне говорить к народу", римлянин дал разрешение.

Павел обратился к толпе и поднял окровавленную руку. И римлянин опять удивился. По какой-то непонятной причине толпа стихла и стала слушать этого человека.

Павел обратился к толпе на арамейском языке. Римский военачальник плохо понимал местное наречие и не успевал следить за смыслом речи. Он понимал, однако, что Павел не собирается призывать к восстанию, и потому не вмешивался. Он дивился тому, что этот избитый, пожилой человек имеет еще силы красноречиво убеждать тех, кто только что жаждал его крови — но ему недоступно было все обаяние слов Павла, его тактичное понимание чувств слушателей, которых он решил сначала успокоить, а потом победить. Кровь текла по лицу Павла, когда он произносил эту самую героическую, пусть не самую удачную речь в своей жизни.

"Мужи братия и отцы", — обратился к своим мучителям Павел, — "выслушайте теперь мое оправдание пред вами". Эта испытанная временем формула вызвала уважение; кроме того, арамейский язык был родным языком слушателей. Они совсем притихли.

"Я Иудеянин", — воскликнул Павел, — "родившийся в Тарсе Киликийском, воспитанный в сем городе при ногах Гамалиила, тщательно наставленный в отеческом законе, ревнитель по Боге, как и все вы ныне; я даже до смерти гнал последователей сего учения, связывая и предавая в темницу и мужчин и женщин, как засвидетельствует о мне первосвященник и все старейшины, от которых и письма взяв к братиям, живущим в Дамаске, я шел…" И Павел поведал историю своего обращения. И его выслушали. Наконец он проповедовал большой массе иудеев! Возможность возникла на какое-то мгновение, и он воспользовался ею. Боль была забыта, когда он описывал случившееся на дороге в Дамаск и повторял слова, преобразившие всю его жизнь: "Я Иисус Назорей, Которого ты гонишь". Павел рассказал о своей слепоте, об Анании, "муже благочестивом по закону, одобряемом всеми живущими в Дамаске", о крещении своем. Теперь он достиг самого трудного для объяснения места. Прежде всего надо было объяснить, почему он пошел к язычникам: Павел говорил о видении в Иерусалимском Храме, вспоминал о том, как он спорил с Господом, запретившим ему проповедь в Иерусалиме; "Я сказал: Господи! Тебе известно, что я верующих в Тебя заключал в темницы и бил в синагогах, и, когда проливалась кровь Стефана, свидетеля Твоего, я там стоял, одобрял убиение его и стерег одежды побивающих его". "И Он сказал мне: иди; Я пошлю тебя далеко к язычникам…"

Слова эти зажгли толпу, как спичка стог сена. Тишина взорвалась ненавистью. Павла прервали выкрики: "Истреби от земли такого! Ему не должно жить!" Толпа бросилась вверх по лестнице. Другие, позади, рвали одежды и бросали их, метали куски грязи. Увидев, что возмущение возобновилось, тысяченачальник приказал ввести Павла в крепость.

Удивленный, не знающий, что ему докладывать начальству, старый солдат потерял свое уважение к Павлу, увидев, что тот снова разгневал толпу. Он отдал краткий приказ центуриону и удалился.

Глава 31. Камера пыток

После яркого дневного света в крепости Павлу показалось, что наступила ночь. Его провели на нижний этаж, куда уже не доносились крики толпы. Его втолкнули в узкий коридор, с низко нависающими сводами, освещенный коптящими факелами. В конце коридора была камера пыток.

С Павла сняли цепи, раздели его догола. Ноги его привязали к специальной длинной доске, а кисти рук прикрепили к ремням, свисающим с потолочного блока. Потом ремни подтянули, и тело Павла повисло в воздухе, вытынутое и слегка наклоненное вперед. Положение это было невыносимо само по себе, и удар, нанесенный по натянутым нервам и мышцам, причинял гораздо большую боль, чем обычное избиение. Павла не заставляли перегнуться через перекладину, как при бичевании — целью палачей было не наказание, а извлечение информации. Один из палачей должен был стоять, почти приложив ухо к губам истязаемого, чтобы не пропустить признаний, невольно вырывающихся между криками боли.

Павел знал, что с ним собираются делать. Его будут пытать ужасной плетью, которую римляне называли "флагеллюм" — многохвостой, тяжелой, с вплетенными в нее зазубренными кусками цинка, железа и костей. Ее применяли, чтобы заставить разговориться рабов, людей низкого происхождения и приговоренных к распятию — Иисусу пришлось испытать ее вес и острые зубцы, сами по себе способные убить человека. Выживший после этой пытки навсегда терял чувствительность кожи и мышц, способность свободно двигаться; часто люди сходили с ума.

Когда центурион, отвечающий за пытку, выступил вперед, чтобы проверить, все ли в порядке, Павел сказал: "Разве вам позволено бичевать римского гражданина, да и без суда?"

Центурион отреагировал мгновенно. Он выбежал, чтобы быстрее найти своего начальника. Павел остался висеть на ремнях, но уродливый раб, державший плеть наготове,

отложил ее в сторону. Писец, записывающий показания истязуемых отступил в тень, а начальник гарнизона прибежал в камеру с быстротой, завидной даже при общей тревоге.