Апостолы

– Лука! – очень громко и неожиданно твёрдо позвала она.

Мальчик встрепенулся, как совсем недавно дрозд, испуганный им, спрятал доску за спину и завертел головой.

– Лука! – в её голосе теперь звучало снисхождение. (Наконец он зацепил её взглядом и сконфузился.) Кто тебя ждёт уже целый час, а? Чтобы учить уму-разуму, – в её голосе не было осуждения, только материнская нежность. – Но ведь нет, ты вновь взялся за свои рисунки! – Она с притворным негодованием всплеснула руками. – Помоги нам Афина! И Асклепий, между прочим, тоже! Только не Аполлон! – Женщина покачала головой. – Где ты должен быть, как и всегда, после обеда? И обязательно в фартуке!

Юный художник не отвечал, пряча за спиной рисовальную доску, только разочарованно и виновато опустил глаза.

– Вставай, милый, вставай. Отец зовёт тебя. – Она загадочно улыбнулась сыну. – Сегодня он покажет тебе что-то очень интересное! И расскажет тоже! Твой отец давно готовился к этому!

Мальчик вздохнул: знал он всё это интересное, что может показать ему отец! Тонкие посверкивающие ножи и крючки, пилюли и порошки. Тройка человеческих черепов – старый и новый – с противными трещинами. И ещё один, совсем уже старый, с дырой от дротика. Так сказал ему отец! Он помнил, как мурашки пробежали у него по спине, когда он впервые увидел эту дыру! Он точно услышал свист дротика и страшный хруст, от которого сжалось сердце! И хриплый крик человека, воина! Что ещё увидит он? Сердце в сосуде. Человеческое, разумеется! А в другом – печень и почки! Брр! Не то чтобы он боялся этого сердца и других потрохов, и все-таки: брр! И новые, новые слова на мудрёном латинском языке – от которого некуда было деться! Они настигали его в любом уголке дома или сада! Эти слова он обязательно должен был заучивать по пять штук каждый день. Однажды он попробовал понизить счет до трёх, но отец строго сказал: «Через пару лет будешь учить по десять, и это только начало! Ты станешь таким же учёным, как я. И никуда от этого не денешься! Я хочу тобой гордиться, мальчик мой!»

– Ну, Лука? – Весёлые глаза матери потеплели: – Ты меня понял? Иди к нему, малыш, иди! – Она стала очень серьезной. – Слышишь?!

– Иду, – вздохнул он, встал со скамьи и направился по аллее сада в сторону лаборатории.

Женщина облокотилась о перила и положила голову на ладонь. Она улыбалась, провожая взглядом сына.

Лука прошёл через сад. Вот и белый домик, окружённый оливами. Тут его отец и мудрил с порошками, звенел инструментами! Лука переступил порог. Отец в короткой тунике и фартуке возился у стола со склянками.

– Нашёлся-таки? – не оборачиваясь, спросил он.

– Ага, – ответил мальчик, виновато опустив голову.

Его отец был крепышом – широкие плечи, тугие икры. Густая шевелюра, побитая серебром.

– И вновь, конечно, гонялся за Маркусом?

– Он не сидит на месте. – Мальчик готов был рассердиться. – Как я его ни уговаривал!

Отец обернулся – густая в седину борода, пшеничные волосы, ясные глаза – широко улыбнулся сыну:

– А как же ты хотел, Лука? – Он развёл руками. – Маркус не фиговое дерево! На месте не удержишь. Хвост скорее отдаст, а убежит!

Мальчик тоже улыбнулся – отец умел насмешить его.

– Вот как раз хвост я и не успел нарисовать, – пожаловался Лука. – Сам дорисую.

– Так ему и надо – твоему Маркусу, – кивнул отец. И сразу стал очень серьезным. – Клянусь Аполлоном, Лука, мне нравится, что ты любишь рисовать! Я был восхищён, когда увидел твои лютики на той доске, которую ты увёл у нашей стряпухи, пока она спала. Да-да, увёл! – Он улыбнулся. – Но лютики того стоили!

– Правда? – Глаза мальчика просияли.

– Правда. Но, – он поднял палец вверх, – послушай, малыш. – Отец внимательно посмотрел в его синие глаза. – У тебя должна быть настоящая профессия. Крепкая, серьезная, главная. Иди сюда.

Лука приблизился к отцу.

– Профессия, как у твоего отца, – он указал пальцем на свою грудь, – у меня. Ведь я стал врачом, потому что мой отец выбрал эту профессию, и его отец тоже был врачом. Боги даровали нам это умение через наше сердце и наш разум. Мы обязаны помогать людям, врачевать их раны. И потом, это искусство дано немногим, и за него, клянусь Меркурием, хорошо платят. Так разве это плохо? – Он требовательно посмотрел на мальчика. – Ответь. Ведь когда-то тебе самому придётся зарабатывать на кусок хлеба. Это будет нескоро, но обязательно будет! Подумай и ответь.

Лука пожал плечами.

– Наверное, хорошо.

– Клянусь всеми богами Олимпа – ты умница! – снисходительно рассмеялся отец. – Именно, Лука, – он заботливо прижал его к себе, отстранил и стал очень серьёзным, – это очень хорошо. Запомни раз и навсегда: если ты зарабатываешь себе на жизнь, – отец по обыкновению и для пущей убедительности стал загибать пальцы, – этим приносишь пользу людям и при этом ещё все довольны и счастливы – значит, малыш, боги благоволят тебе! А многие ли могут похвастаться таким положением вещей? Послушай. – Он сел на табурет, потянул к себе мальчика за руку. – Мир несовершенен и жесток, и ты однажды поймёшь это. Как правило – один грабит другого и счастлив в одиночку. Но долго ли продлится его так называемое счастье? И может быть, этому человеку только кажется, что он любим богами? А на самом деле боги только испытывают его, предлагая ему всё новые и новые выгоды? Но выгоды за счёт других людей – за счёт их счастья. И всё однажды обернётся для него великим горем? Вот чего надо бояться – своей жадности, своего тщеславия, своего видимого временного всевластия, – отец потряс указательным пальцем, – а главное – гнева всевидящих богов! Живи так, чтобы не страшиться этого гнева и всегда быть здесь, в сердце, – он приложил руку к груди, – и тут, в голове, – он коснулся пальцами лба, – в согласии с небесами! И, конечно, с самим собой. А потому, – хлопнув по коленям, отец встал, – сейчас мы займёмся новым уроком!

Лука тяжело вздохнул – он заранее знал, чем закончится тирада отца! Новым уроком! И удивился бы, случись по-другому! Но он любил своего отца, сильного и мудрого, у которого на любой вопрос был такой ответ, который не мог не коснуться юношеской души, а иногда мог и развеселить. Он часто хотел признаться ему в этой любви, но стеснялся выдать свои чувства…

Отец и сын подошли к столу. На нём были разложены всевозможные «хирургические инструменты», как называл их отец. Одним из них, тонким ланцетом, лет пять назад Лука умудрился распороть себе ладонь и потом долго ревел. А мать, напугавшись, ещё дольше успокаивала его. С тех пор ему не давали подходить к столу, теперь же отец сам подвёл его к своему алтарю. Лука послушно встал рядом с отцом.

– Сегодня я расскажу тебе об этих удивительных инструментах, – сказал тот. – И о том, какую пользу они могут принести человеку!

Лука поморщился – от внимания отца не скрылась его гримаса.

– Не веришь?

Мальчик задумался. Инструменты так и кололи глаза.

– Не знаю.

– А я тебе расскажу. Вот это, – отец взял первый инструмент, – хорошо тебе известный ланцет – пять лет назад ты им располосовал себе ладошку и потом долго кричал. А твоя мать напугалась ещё больше тебя. Помнишь?

Лука печально вздохнул:

– Помню.

Скверная была история! Отец мог бы и не спрашивать!

– Отлично. Вот это, – врач взял два новых инструмента, похожих на две лопаточки – вытянутую и круглую – обе на длинных ножках, – зонды, ими открывают рану, чтобы узнать, какой урон нанесён человеку, как глубока рана, или же – вытащить наконечник стрелы. А вытаскивают этот наконечник или серебряной петлёй, – он поменял инструмент, – или же пинцетом. – Отец взял в пальцы другой инструмент и пощёлкал его тонкими ножками друг о друга. А вот иглы – ими зашивают раны. В их ушко продевают шёлковую нить и стягивают рассечённые края плоти.

Мальчик поёжился.

– Няня говорила, что тебе ещё рано узнавать такие вещи, но я решил – самое время. Раньше узнаешь – раньше поймёшь. Тот доедет быстрее, кто встанет на заре, оставив иных дрыхнуть в поле у развалин костра, и первым двинется в путь! Понял?

– Ага, – отозвался Лука.

– А вот прижигатели. – Отец поднял два новых инструмента. – Они бывают разные – мало ли какую рану больного придётся прижечь врачу!

– Но зачем прижигать рану? – спросил Лука.

– Если рану не обработать, она загноится. Помнишь, наш садовник поранил палец, а я был в отъезде? Что было дальше с его пальцем?