Апсны абукет*

– К нему приехала мать?

– Да. Ей позвонил его сослуживец, и она приехала. Это ее младший сын. Старшего уже убили.

В подъезде резко, в голос, вспыхивает стихшая было ссора. И вот уже стреляют. Очереди, выросшие по пути, как обвалы, рушатся, кажется, отовсюду. Еле слышные за стрельбой, носятся обрывки ругани. Автомат захлебнулся, и сразу, с полуслова, стали слышны чьи-то увещевания – почему-то по-русски, но с акцентом.

– Перестань! Нас убьет рикошетом! Перестань! Пошли отсюда.

Еще одна очередь. Кажется, в упор по двери – и стихает окончательно.

В темноте не видно лица жены.

– Ничего, ничего, успокойся.

Она успокоится, конечно. Ей надо поплакать. К тому же мы постоянно повторяем друг другу, что во всем надо искать плюсы… зато грабители обходят наш дом стороной… вон даже квартира Инарбы стоит целехонька.

– Все… уже тихо, слышишь?

Она плачет. И как это у нее получается – без всхлипов, без прыгающего голоса…

– Коля, я не могу в это поверить… что чеченцы в Гаграх расстреляли, а потом сожгли пять тысяч грузин… Это же очень-очень много человек… Это же так много…

– Это ведь слухи. Чеченцы сами могли их распустить.

– Зачем?

– Запугать, понимаешь.

Она долго молчит, уже без слез. Я начал было думать о чем-то другом, но она прерывает мои мысли.

– Коля, – зовет она, – а если это правда?

А внизу снова затевается возня. Старые кровати.

Гул. Утробный, угрюмый. Вырастает неспешно, но неотвратимо. Сначала ползет, стелется – но, окрепнув и созрев, уже наваливается, давит. Стены подрагивают.

Уже можно понять: два мощных двигателя… тягачи или грузовики. Медленно двигаются вверх по улице, к западной окраине. Фары выключены. Потом дрожь в стенах смолкает, двигатели удаляются.

Вязкое время, еще один кусок ночи. Час или два… или три. Длинная ночь. Новые гости у Мананы с подружками.

Тишину сжирает чудовище.

Оно разрывает ее на клочки, оно рыгает. Ракеты одна за одной летят, хлеща хвостами. Это где-то в стороне стадиона, за рынком. Ракеты летят в сторону верхней дороги, туда, где мост через Гумисту. Это не “Град”, это что-то гораздо мощнее. На несколько секунд мрак и глухота – и еще залп.

Противоположный, занятый абхазами берег Гумисты полыхает. Дикая кутерьма огня, дым. Отсветы дотанцовывают до наших стен и заставляют стены струиться… плыть…

Потом снова гудят тягачи. Так же угрюмо, как бы бормоча что-то злое. Они уходят в восточную часть города, где будут недосягаемы.

– Значит, будет теперь обстрел? – шепчет она.

– Нет, не будет… не сегодня. Завтра, наверное.

Кто-то смеется. Кто-то икает. Кто-то передергивает затвор.

Проклятые русские

Утром, встречаясь с соседями, здороваешься – по-русски, естественно… Ночью прилетает русский штурмовик… А утром, встречаясь с соседями, здороваешься – по-русски и думаешь – прилетит ли этой ночью русский штурмовик. Днем по русскому телевидению выступит Паша Мерседес и, размазав улыбчивое лицо по экрану, расскажет, что ни один самолет…

Турецкие макароны

В качестве гуманитарной помощи Турция прислала несколько тонн макарон. Их на грузовиках перевезли в один из магазинов и стали продавать. Причем за несколько часов этой гуманитарной распродажи цена менялась трижды.

Мы с Лидой отстояли в очереди восемь часов. Собственно, больше это походило на штурм. Узкая дверь магазина, перегороженная столом, и за ним – две хмурые тетки. Толпа беспрерывно галдит, тычет зажатыми в кулаки деньгами, зовет то одну, то другую продавщицу по имени, повизгивает. Продавщицы, не торопясь, высматривают в толпе родственников, знакомых, соседей, берут у них через головы впереди стоящих деньги, так же через головы подают ящики макарон. Время от времени подходят солдаты и, стреляя вверх, чтобы осадить толпу, наводят порядок. Солдаты тоже берут макароны и уходят. Чем меньше остается ящиков, тем безумней давка, тем чаще подходят солдаты. Придвинувшись вплотную к столу-прилавку, мы с Лидой стоим уже около получаса. Всунуть деньги в руки продавщиц не так-то просто. Они все время норовят взять у кого-нибудь сзади, сбоку – у того, кто зовет их по-грузински. И все-таки – ура! – мы тащим два ящика и еще пять пакетов!

Русская рожа

Володя Воскобойник – с ним мы работали вместе в СФТИ – отстоял многочасовую очередь за хлебом. Хлеб выпекали прежде всего для армии, а излишки работники хлебозавода выносили прямо к решетке. Солдат охранял – скорее сказать, контролировал – это прибыльное предприятие. Ждать приходилось подолгу: когда вынесут, тогда и вынесут… Володя дождался, подошла его очередь.

– А ты, русская рожа, езжай за хлебом в свою Россию, – сказал ему солдат.

Володя развернулся и пошел домой.

За что?

К нам в госпиталь из такой же очереди привезли пожилую женщину лет шестидесяти со сломанной ключицей. Со словами: “Проклятые русские!” – солдат ударил ее прикладом. Она плакала, причитая вполголоса: “За что?”, – и озиралась на врачей-грузин, накладывавших ей повязку.

Водочный бизнес Прониных

Вокруг как-то быстро – удивительно быстро – налаживался особый военный быт. Мир взорвался, а обломки улеглись в каком-то новом, уродливом порядке. Быстрее всех в нашем доме в этот порядок вписались Пронины. (Сказалось, видимо, то, что при советской власти Люба, мать семейства, была профессиональной спекулянткой. Олег, ее муж, сын Юра и дочь Надя помогали ей в этом нелегком деле.)

В войну они занялись сбытом водки. Каждый день мать с дочкой садились в прицеп трактора “Беларусь” и отправлялись на станцию Дранда, что в 30 км от Сухуми. Здесь всегда стояла железнодорожная цистерна со спиртом, а на базе лимонадного завода производился разлив “огненной воды”. Они привозили несколько десятков бутылок и сначала продавали их прямо на улицах, а со временем клиенты стали приходить к ним домой. Цена на водку росла в зависимости от положения дел в окопах: в сентябре бутылка стоила пять тысяч купонов, к концу года уже семь. (По слухам, зарплата солдат грузинской регулярной армии составляла 15 тысяч купонов…) Время от времени у жилища Прониных раздавались автоматные очереди: таким образом солдаты реагировали на инфляцию. Много раз я видел, как мать и дочь бывали на волосок от гибели. В проверенных выражениях, привычно, что ли, они умоляли не убивать их и не отбирать у них водку, ссылаясь на то, что это “хозяин” устанавливает цену, а назвать они его не могут… Но доход они все-таки имели неплохой: как-то, заглянув к ним за спичками, я застал на их столе жареное мясо.

В погожие дни Олег ходил к морю, удил с пирса рыбу. В один из таких дней, когда он ушел на рыбалку, начался абхазский артобстрел. Видимо, обстреливали находящуюся на берегу гостиницу “Тбилиси”, в которой в это время расположился на отдых только что выведенный из окопов грузинский батальон, но наводчик оказался неважный – снаряды бухали в районе пляжа, где не было никого, кроме одинокого невезучего рыбака. Артобстрел стих, время шло, но Олег все не возвращался. Люба начала беспокоиться. Наконец он пришел – с огромной лиловой шишкой во весь лоб. Поднятый взрывом голыш угодил в него, и он потерял сознание.

(Позже, живя уже в России, мы узнали от знакомых, что Олег Пронин был зверски убит вернувшимися абхазами – за то, что “обслуживал оккупантов”.)

Пробивает ли АКМ рельс?

Во дворе напротив жил русский ополченец – быть может, единственный на весь город русский ополченец, сражавшийся на грузинской стороне. Жил он с матерью-старушкой, лет ему было около двадцати пяти. Высокий, плечистый и очень довольный, что у него есть собственный автомат.