Аракчеев
Шрифт:
Скорее всего, Александр не стал бы устраивать открытого суда над заговорщиками — не имел он морального права судить их, ибо сам участвовал в молодости своей в заговоре (да не просто участвовал: не согласись он занять трон вместо отца своего, не случилось бы ни заговора, ни убийства отца). Но аресты, содержание под стражей, следствие, допросы — все это было бы. А кое-кто, быть может, и сгинул бы навсегда в каменном мешке какой-нибудь крепости в полной неизвестности для общества. И можно не сомневаться, главным палачом во всем этом деле выставлен был бы граф Аракчеев.
Судьба не позволила Алексею Андреевичу взять на свою репутацию еще одно черное пятно.
В четверг 10 сентября граф встал, как обычно, в пять часов утра. Сперва приготовил к отправке государю императору требуемые дела, затем с восьми часов утра занялся проверкой качества строительных работ в Селищах — месте расположения
Около часу дня к Алексею Андреевичу подошел доктор Карл Христианович Даллер [197] и сообщил, что из Грузина прибыл нарочный (это был грузинский голова Павел Шишкин) с нехорошим известием: отчаянно заболела Настасья Федоровна и надежды на выздоровление никакой. Услышав эту весть, Аракчеев побледнел и зашатался. Спросил, готова ли коляска. Предусмотрительный Даллер приготовил ее заранее. Бросив все дела, забыв про обед, граф помчался в Грузино. К нему присоединились доктор и командир полка полковник Ф. К. фон Фрикен.
197
К. X. Даллер являлся в то время главным лекарем военных поселений в Новгородской губернии.
Между тем Настасья Федоровна в действительности не заболела, а была зарезана одним из дворовых людей. Даллер знал об отношении Аракчеева к этой женщине и, желая постепенно подготовить его к жестокой правде, не сказал ему, что произошло на самом деле. Половину дороги граф мучился неизвестностью о состоянии своей возлюбленной. Однако на подъезде к Грузину ему повстречался штабс-капитан Кафка. Алексей Андреевич остановил коляску и спросил его о Настасье Федоровне. Кафка, не догадываясь, какой удар нанесет графу правдой, простодушно ответил: «Нет никакой помощи, ваше сиятельство, голова осталась на одной только кожице».
Аракчеев сначала застыл, как столб, а потом — когда дошел до него смысл сказанного — заревел диким голосом. Выскочил из коляски и бросился в траву, стал драть ее, рвать волосы на себе, крича при этом: «Убили, убили ее, так убейте же и меня, зарежьте поскорее!» Доктору с большим трудом удалось успокоить его и усадить обратно в коляску.
Когда Алексей Андреевич прибыл в имение, Настасья уже лежала на столе. Увидев ее мертвую, он впал в такое отчаяние, что, казалось, помешался рассудком. С рыданиями выскочил во двор к собравшимся возле дома дворовым, среди которых находился и убийца, еще ему неизвестный, рванул на груди своей мундир и закричал диким голосом: «Режьте меня! Лишайте, злодеи, жизни! Вы отняли у меня единственного друга! Я теперь потерял все!»
Бывший в Грузине Михаил Шумский, видя надрывное отчаяние Алексея Андреевича, послал гонца с сообщением о происшествии к отцу Фотию. Тот прибыл на следующий день и до самых похорон убиенной не отходил от Аракчеева, стараясь успокоить его объятую горем душу [198] . И несчастный граф немного успокоился.
Но когда совершалось погребение Настасьи и гроб с нею опустили в могилу, Аракчеев опять взъярился, в отчаянии кинулся за гробом, призывая истошным воплем зарезать его немедля и закопать вместе с Настасьей, без которой жизнь ему не нужна. С большим трудом его, всего в ушибах и царапинах, удалось вытащить из могилы.
198
«Описание происшествия по смертоубийству в Грузине, случившемуся 10-го сентября 1825 года, в 6-м часу утра». Хранится в ОР РГБ. Ф. 16. Барскова. К. 25. Ед. хр. 10. Л. 33–34.
Похоронил Алексей Андреевич свою Настасью в Грузинском соборе возле могилы, приготовленной для себя. На плите была сделана надпись: «Здесь похоронено тело мученицы Анастасии, убиенной дворовыми людьми села Грузина, за безпредельную и христианскую любовь ее к графу».
Утраты всегда раскрывают характер человека полнее, чем приобретения. Радость лишь слегка касается души и не способна извлечь из нее истинного ее звучания. А горе камнем наваливается на душу, исторгая из нее стон — этот самый чистый, свободный и искренний звук человеческой души.
Таким человеком, каким предстал Аракчеев после смерти Настасьи Минкиной,
он прежде никогда еще и никому не представал. В жестоком и грубом временщике, в сановнике, всего себя отдававшем службе, явился вдруг человек с ранимым сердцем, способный глубоко и всей натурою своей предаваться скорби. С той же грубостью и жестокостью, с какими раньше действовал он, исполняя свой служебный долг, отправляя дела, порученные государем, вел он себя теперь, отрекаясь от данного долга и от всех своих государственных дел.11 сентября 1825 года, то есть на следующий день после происшествия в Грузине, Алексей Андреевич направил статс-секретарю H. Н. Муравьеву [199] следующее письмо: «По случившемуся со мною нещастию и тяжкому разстройству моего здоровья, так что я никакого соображения не могу делать по делам мне вверенным; почему и благоволите ваше Превосходительство всеми делами бывшими в моем заведывании как по Канцелярии, так и по Комитету управлять и получаемые от Государя Императора конверты распечатывать, как равномерно и все письма на мое имя, а ко мне ничего не присылать, о чем я донес и Государю Императору».
199
О Николае Назарьевиче Муравьеве уже шла речь на страницах этой книги. Он был новгородским гражданским губернатором с 8 августа 1815 г. 26 августа 1818 г. был назначен статс-секретарем для выполнения особо возложенных на него поручений по Собственной Его Императорского Величества канцелярии и находился с этого времени в распоряжении управляющего канцелярией графа Аракчеева.
В тот же день Аракчеев написал письмо генерал-майору А. А. Эйлеру, в котором повелел ему принять на себя командование Отдельным корпусом военных поселений.
Императору Александру граф написал 12 сентября: «Случившееся со мною несчастие потерянием вернаго друга, жившаго у меня в доме 25 лет, здоровье и рассудок мой так разстроился и ослаб, что я одной смерти себе желаю и ищу, а потому и делами никакими не имею сил и соображения заниматься; прощай, батюшка, вспомни бывшаго тебе слугу — друга моего зарезали ночью дворовые люди — я не знаю еще куда осиротевшую свою голову приклоню; но отсюда уеду. Верный слуга Г. А.».
В Петербурге приближенные к царю сановники восприняли известие о поразившем Аракчеева ударе судьбы и отходе графа от государственных дел с большой тревогой. 13 сентября А. Б. Куракин писал пребывавшему в Грузине доктору Карлу Христиановичу Даллеру: «Прошу покорнейше, Ваше Превосходительство, известить меня, в каком положении находится ныне здоровье его и не будет ли от душевных страданий Графа худых последствий». Многие из сановников направили в Грузино письма соболезнования и своего участия в постигшем графа горе [200] . Сперанский же, узнав о состоянии Аракчеева, отправился к нему лично. И больше двух месяцев находился при несчастном графе, пытаясь утешить его [201] . К нему с просьбой узнать о состоянии Аракчеева обратился с письмом временно председательствовавший в то время в Государственном Совете А. Б. Куракин [202] . Другие сановники также спешили узнать у тех, кто пребывал в эти дни рядом с Аракчеевым, что-либо о его здоровье. Отход временщика от государственных дел воспринимался ими так, будто намечалась смена государя на престоле Российской империи. Каким удивительным чутьем на перемены в верховной власти обладали русские сановники в те времена!
200
К примеру, 15 сентября направил большое письмо с соболезнованиями графу Аракчееву генерал-лейтенант А. И. Чернышев, являвшийся в тот момент председателем в Комитете об устройстве Донского казачьего войска и находившийся в свите императора Александра во время его поездки по югу России.
201
Во всяком случае, 23 ноября 1825 г. Сперанский пребывал еще в Грузине. В аракчеевском фонде РГВИА сохранилось письмо А. Б. Куракина на его имя в Грузино, датированное указанным днем, с просьбой сообщить, каково состояние графа Аракчеева.
202
15 сентября А. Б. Куракин написал письмо Михаилу Шумскому с надеждой разузнать у него о состоянии графа Аракчеева.