Ардагаст, царь росов

Всем было ясно: едет грозная и могучая богиня смерти. Везут её как покойника — на санях или в лодке, пища её — блины, которыми мёртвых поминают, лицо белое и зубы оскаленные, как у мертвеца. Падать бы перед ней в смертном страхе. Только вот... И кони у Смерти-Зимы неказистые, ещё и рогожами обвязанные, мочалами да лаптями увешанные, и сани старые, и лодка дырявая. А на колесе восседает... Шишок. В дерюгу одетый, соломой подпоясанный, рожа в саже, сам уж изрядно пьян, в руке — амфора греческого вина, другой короб держит с пирогами и прочей снедью. Такие уж люди венеды — смеются и над самой Смертью, даже на похоронах и поминках смеются, чтобы не одолела их тоска смертная, не лишила сил в тёмных лесах, среди лютой зимы.

Женщины хором запели:

Ой, мы Масленицу да встречали, Мы блинами гору устилали.

Мужики подхватили:

Широкая Масленица, Мы тобою хвалимся, На горах катаемся, Блинами объедаемся.

Сигвульф взмахнул кнутом, и тройка понеслась под гору, а потом — по полю. Следом скакали на конях русальцы, размахивая мечами и жезлами. Реяли на ветру чёрные волосы и красный плащ Ларишки, блестела кольчуга, изорванная на груди клыками подземного зверя. А рядом Ардагаст — весь в красном, волосы на солнце золотом горят, в руке — Колаксаева чаша. Вот блеснули в их руках мечи и соединились косым солнечным крестом. «Даждьбог с Мораной!» — восхищённо шепчут люди. А между царём и царицей скалит зубы соломенная Масленица, которую благочестивые венеды зовут честной и широкой. А ещё — пересмешницей, обманщицей, ерзовкой, кривошейкой...

А вверху на колесе лешачок чего только не выделывает: кривляется, прибаутничает, вышучивает вовсю старейшин (когда только что про кого узнал?), швыряет в толпу пироги, яйца, оладьи, отхлёбывает из амфоры — и не падает. Ведь колесо это — само Солнце, весёлое и щедрое.

А за санями скачут Хилиарх в чернобожьей длиннобородой харе и Неждан, ряженный на этот раз старухой Ягой. Чернобог причитает:

— Ой, вернись, Смерть моя чудная, страшная, да как же я, Бессмертный, без тебя буду? Без тебя моей силы вполовину убывает, не могу и землю заморозить!

Яга машет помелом:

— Убирайся, ерзовка, вертихвостка, разлучница окаянная, не видеть бы тебя в преисподней хоть до осени!

Гудят бубны, заливаются рожки и дудки, звенят гусли. Кто ругает Масленицу, кто оплакивает — все за то, что только неделю побыла, до Купалы или хоть до Велика дня не дотянулась.

— Да куда же ты, широкая, от нас уезжаешь?

— В Ольвию на базар! — со смехом кричит Ларишка.

Знатные сарматы и венеды довольно смеются: скоро кончится поход, и поедут они в Ольвию покутить, прогулять добычу. За санями Мораны едут ещё одни. На них будины везут деревянную фигуру своего весёлого бога Рагутиса — толстого, крепко сложенного, почти голого, со смеющимся лицом и маленькими рожками. Вокруг него вповалку расселись его жрицы — рагутене, такие же хмельные и весёлые, как их бог, наряженные кто быком, кто рысью, кто просто в венках из ячменных колосьев на распущенных рыжих волосах. Хилиарх то и дело оглядывался, и сердце эллина радовалось: и сюда, в дебри Скифии, нашёл дорогу весёлый Дионис со своими разгульными менадами. А Шишок — чем он сейчас хуже Силена [33] ! Только что во мраморе его никто не изваяет.

33

Менады — спутницы бога Диониса; Силен — его воспитатель.

Но вот уже сани выехали на соседнюю гору. Там из прелой соломы и всяческого хлама, наворованного молодёжью подворам или снесённого хозяевами, сложен громадный костёр. Двенадцать волхвов — шесть венедских, шесть будинских — как на Рождество, трением добывают священный огонь. Всем распоряжается Вышата. Его единодушно признали верховным жрецом Северы, хотя священный двоерогий посох унёс с собой Скирмунт.

Остановились сани. Вышата зажёг факел от священного огня, воздев руки, встал перед Масленицей и заговорил:

— Даждьбог и Морана! Ждали мы вас всю осень дождливую, всю зиму холодную, чернобожью. Ждали и верили: не могут свет, и тепло, и правда вовсе из мира уйти, отыщутся хоть и в преисподней и вернутся к нам. И дождались! Не будем жить звериным обычаем, как то племя лесное сгинувшее. Расчистим поле, и вспашем, и сбороним, и засеем. А вы пошлите и тепла, и дождя ко времени, и доброго урожая. А если в чём грешна Чёрная земля перед вами, то дозвольте очиститься перед вами великому старейшине и великому воеводе за себя и за всё племя.

Вперёд вышли Доброгост со Славобором, разделись донага. У старейшины тело дородное, но не обрюзгшее. Есть ещё что показать честному народу. А у молодого воеводы и вовсе на загляденье — и ладное, и сильное. Им вынесли ведра с горячей водой, мочалки, полотенца, берёзовые веники.

Доброгост громко заговорил:

— Простите, Даждьбоже с Мораной, наше племя лесное, тёмное, что в будни пьём, а в праздник работаем, матерным словом лаемся, отца-матери не чтим, на брата меч поднимаем, у злых волхвов друг на друга чар ищем, общинного добра не бережём, соседское воруем.

— Простите нас, воинов, что не в битву поспешаем, а на пьянку да гулянку, царского приказа не слушаем, удальство где не надо тешим, вместо военного дела питейному учимся, — сказал Славобор.

— А ещё простите, боже с богиней, этих двух, что один чуть не сгубил всё племя и царя с царицей, а второй — дружину, и норовят теперь за всё племя спрятаться, — безжалостно добавил Вышата.

Старейшина с воеводой принялись на морозе мыться и охаживать друг друга вениками под смех и шутки собравшихся.

— Когда-то, говорят, этот обряд царь с царицей справляли, — сказал Ардагаст на ухо жене.

— Вторую жену себе для такого обряда возьми, — фыркнула Ларишка. — Будинку рыжую... или северянку.

Ардагаст поискал глазами Добряну. Та стояла с Ясенем, о чём-то говорила, смеялась.

Вышата взмахнул факелом:

— Прощай, Смерть-Морана! Гори ясным пламенем!

Люди бросились к саням, стащили чучело, раздели, бросили остатки на костёр, следом — разломанные сани и лодку. На самый верх костра взгромоздили мачту с колесом, а на него — смоляную бочку. Шишок лихо запустил в костёр пустую амфору. А царя с царицей схватили и уложили в вырытую в снегу неглубокую яму, завалили снегом же, ещё и сверху насыпали курганчик. Чуть погодя выкопали и вытащили с весёлыми криками: «Даждьбог с Мораной воскресли!» Ларишка хохотала, вытряхивая набившийся в рукава и за ворот снег.

А костёр уже горел вовсю. Солома, сухое дерево, смола вспыхнули разом, и на заснеженной горе над Десной запылала огненная гора, увенчанная огненным колесом.

— А мы Морану проводили, об ней не потужили! Уходи, Зима, ко дну, присылай Весну! Масленицу провожаем, света Солнца ожидаем! — кричали люди.

Ардагаст из Колаксаевой чаши вылил в костёр вино, затем мёд и пиво.

Вокруг костра плясали, высоко подскакивая и вертясь, русальцы, и вместе с ними неслись в пляске, забыв про усталость, царь с царицей. Неуёмные северянские девушки выискивали в толпе парней, тянувших со свадьбой, и привязывали им к ноге колодку — небольшой идол Чернобога. Привязали и Ясеню. Тогда он схватил Добряну за руку и при всех прыгнул с ней через костёр.

Догорел костёр. Из леса принесли молодую берёзку, а одели её в рубаху, снятую с Мораны-Масленицы, разукрасили лентами и бусами.

Лютица возгласила:

— Вынесли Смерть из города, несём Весну в город, Весна воскресла!

Все двинулись вниз, на поле. Впереди Мирослава несла Морану-Весну, а за ней Лютица — шест с деревянной ласточкой. По полю, ещё недавно усеянному трупами людей и зверей, разбрасывали пепел и головешки от священного костра — чтобы хлеб лучше рос. Серый пепел ложился на истоптанный кровавый снег — из смерти должна была родиться жизнь. Широко и вольно разносилась над полем веснянка: