Арена (авторская редакция)

Она помотала головой. Это было странное ощущение: нога в туфле. Но не плена или защищенности — а сродни надетому на палец кольцу Джеймса — какому-то символу. Она вытянула ногу, покрутила ею в воздухе; парни засмеялись. Туфля была точь-в-точь, как сшитая на заказ, даже разнашивать не нужно, можно сразу бежать на бал. Матье, довольный, надел ей вторую. Она встала с кресла и покружилась чуть-чуть в нескольких па из книг месье де Мондевиля. Парни захлопали. Она поклонилась и вернулась в кресло; Матье принес чай, кофе, еще вина и ее пирог, разрезанный на шесть частей, и взбитые сливки к нему.

— Так что там про путешествие по Маленькому городу? Мервин, по-моему, этим уже занимается, — сказал Матье.

Мервин кивнул.

— Я открыл для себя кафе «Звездная пыль», там божественные кофе глясе и вишневый пирог…

«Я живу рядом; там по утрам пекут чудесные круассаны с сыром и шоколадом», — написала Берилл.

— Здорово, значит, я шел правильным путем. Еще я был в часовне Святого Себастьяна, — «это мой приход», — написала Берилл. — А еще я видел очень красивый и мрачный дом из черного камня, весь в розах; я сначала подумал, что это церковь, но двери были заперты, и окна тоже; он необыкновенный — будто на грани других миров; знаете, я читал в одной книжке: есть такие места, в них словно пропускной пункт в то место, где сходятся все миры, — в Темную Башню, так было в той книжке; порталы; вот этот дом — такой портал; наверху роза из разноцветного стекла, змея, обвившаяся вокруг меча…

«Это дом Ордена Змеи; там жил человек, который был сыном смертной женщины и вампира, его звали Стивен Леви. Я очень люблю этот дом, знаю, где лежит ключ от него; у Стивена была дочь, Лисбет Леви, я сейчас сижу в ее платье». Они прочитали и оцепенели от красоты и невозможности истории. Воздух наполнился запахами гвоздики, хвои и мандаринов, словно в Рождество. Потом Матье сказал: «не могу, пойду глинтвейн приготовлю, все будут? мне нужно подумать»; вернулся с подносом, на котором стоял глиняный кувшин и шесть глиняных кружек. Глинтвейн был из белого вина, с очень сладкими яблоками и кусочками апельсинов.

— Может быть, пока наш мост не готов, строится где-то в другой реальности — в этой мы побродим по городу? — предложил Джун. — Встанем рано утром, поедим в «Звездной пыли» круассанов…

— Вишневый пирог, вишневый пирог и горячий шоколад! — закричал Джеймс. — Там подают горячий шоколад? — и посмотрел на Берилл. Она кивнула: «с корицей и сливками». — То что нужно, еще свежий номер «Эсквайра»; вчера пришел, возьму с собой.

— А потом пойдем в тот дом? Вы согласны, Берилл? Дом впустит нас?

Берилл пожала плечами. Дом ведь и вправду был живой. Как и весь город. Ее город. Ее сердце забилось: теперь у нее есть друзья, которым можно показать секреты и сокровища, с которыми можно бродить бесконечно, может быть, даже говорить о снах, о книгах, сидеть ночью на Краю, на пледе, и пить какао из термоса, и смотреть на луну. Ей захотелось, чтобы стеклянный или льняной мост никогда не построили; такими они были все красивыми. «Там библиотека, вам понравится; она как раз вся в красных тонах, даже рояль в ней красный; ванна как бассейн, выложена мозаикой, и зал, полный изображений святого Себастьяна», — когда Эрик прочитал это, то посмотрел на нее внимательно и ласково; они решили утром встретиться у дома Берилл. На выходе Эрик обнял ее за плечи: «ты не останешься?»; она вскинула на него ресницы испуганно, точно ее пригласили впервые на танец; руки его даже сквозь плащ были тяжелыми и горячими, и сам он незнакомым — он выпил много вина, много курил и был совсем взрослым, чужим, будто незнакомой землей; Берилл почувствовала себя очень хрупкой.

— Нет, — пробормотала она. — Нет… я…

Он сжал ее крепко-крепко, словно это не она была вовсе, а какая-то оставленная далеко, давно близкая, знакомая, любимая; они стояли на пороге, наступила уже совсем ночь, и почему-то прожектора не горели, и люди не работали; точно сегодня все забыли про мост и отправились по домам, смотреть «Книжный магазин Блэка»; было темно-темно, и ветер шелестел в травах, и Большой город на том берегу казался морем, огромной черной бездной, больше ночи, сам космос. Потом он отпустил ее, и она пошла сквозь траву и почувствовала вдруг: что-то не так, непривычно — ноги не намокли от росы; сняла балетки — пришлось сесть в траву, чтобы развязать ленты: Матье, инженер, закрутил на совесть; она засмеялась, вспоминая их улыбки, глаза, разгоряченные слова, кто как держит сигарету; и растрогалась: ей казалось, она влюблена в них во всех…

Утром она надела самое простое: белый, тонкий, будто из шелка, свитер с коротеньким рукавом, белую пышную, рок-н-ролльную юбку и кольцо на новой цепочке; поколебалась и надела балетки; подумала: «ну вот, теперь чулки, колготки, носки подбирать — что-нибудь белое, розовое, оранжевое, бежевое, полосатое»; стояла и ждала их возле «Звездной пыли», волновалась: а вдруг не придут; но они пришли — появились вместе с солнцем; они шли посреди улицы, все пятеро, как музыканты на съемке клипа — в ногу; и каждый уникален, прекрасен — созвездие, ювелирная коллекция; Эрик посредине — высокий, стройный, в приталенном черном итальянском пальто, в черной водолазке, джинсах, сапогах, мистер Дарси на скачках; слева от него — Джеймс, утренний цветок, пышная челка, в рубашке поло, в серых узких вельветовых брюках, в серой кепке, в сером пиджаке Конфедерации; справа — Матье, яркий, как орхидея, как девушка, которая осталась с вечеринки ночевать у парня, совершенно до вечеринки незнакомого; и теперь, в рабочее утро, едет в автобусе в красном платье с пайетками, на огромных каблуках, — Матье в малиновом свитере, в темно-коричневых облегающих джинсах, черный кожаный пиджак через плечо; и по краям — братья: янтарь, курага, коньяк, бренди, молочный шоколад — в одинаковых рубашках цвета палой листвы, в вязаных бежевых жилетах, в синих джинсах и клетчатых куртках с коричневыми вельветовыми капюшонами. Люди на них оглядывались, глазели, как на аварию…

— Привет, Берилл, как ты хороша, — расцеловали ее, закружили, будто они все дружат со школьных времен, будто история не про странные города и непостроенный мост, а про школьную рок-группу, про любовь, про Элвиса, про Битлз, про челки и напомаженные коки, про вельветовые пиджаки, про молочные коктейли, про мотоциклы и танцы — в пабе и поздней ночью, когда родители спят или уехали в гости, и вы вдвоем; Элвис поет: «Люби меня нежно», или Роб Томас: «Мое, мое, мое»; никто еще не сказал: «Я люблю тебя», но уже скоро — вы, обнявшись, танцуете, и торшер розово-оранжевый; ночной город за окном, и никого, кроме вас… Они завалились в «Звездную пыль», заказали всего-всего: блинчиков с бананами, омлет с сыром, круассанов, шоколадного мороженого, горячего шоколада, вишневого пирога, пирожков с малиновым и персиковым вареньем, горячего молока; Берилл слушала их разговоры — все про мост — и любовалась каждым; подумала: «как здорово быть бандой». Между ними существовала фантастическая химия, от них точно отлетали искры, так им хорошо и интересно друг с другом; они были словно маленькая атомная электростанция; воспоминаниями об одном этом утре в кафе можно обогреваться несколько зим подряд. Они курили, все по-разному: Матье свой «Житан», сплевывая очень манерно, будто девица с рисунков Тулуз-Лотрека, отчего хотелось смотреть на его яркие губы; Эрик сигарету за сигаретой, тоже очень крепкие, но разные — у него было сразу несколько пачек: «Лаки Страйк», «Голуаз», «Капитан Блэк»; Джун курил с мундштуком, который сделал сам еще подростком, а Мервин — самокрутки, у него была машинка и чудесная коричневая сливовая бумага и сливовый табак; а Джеймс курил маленькую трубку. Берилл попробовала все и ужасно закашлялась. То, что парни не съели, им завернули в красивые фирменные пакеты; и они отправились гулять — Берилл показывала им свои любимые дворы: с лавочкой, на которой было вырезано: «Моей любимой Никки. Я хочу сидеть с тобой рядом всю жизнь. Рэй»; со стеной, расписанной под фреску Микеланджело; с садиком, полным роз — они бы завяли, ведь в доме никто не жил, — но Берилл ухаживала за ними уже несколько лет, хотя ничего не смыслила в розах: просто подрезала и поливала в жару, и розы цвели так, словно кто-то больше ничем не занимался, а только ими; а потом они пришли к дому Змеи. Он лег на них тенью, хотя день стоял солнечный, будто они действительно собирались перейти в другой мир, где шла война — народ с севера захватил все страны, и Светлый маг собирает войско, и растит короля, который сможет возглавить его; король совсем мальчишка, у него золотые глаза, но он уже видел смерть и боль, и только любви ему не хватает, чтобы стать сильнее всех… Джун вздохнул:

— Страшно. Там точно нет подвала с Нюрнбергской девой?

«Там очень уютно на самом деле», — написала Берилл; с собой она взяла красивый блокнотик с черно-белым изображением старинного Лондона, с черной закладкой-лентой и сразу с карандашом, мягким, черным, рассыпчатым.

— А по-моему, настоящее приключение, — сказал Джеймс. Берилл улыбнулась, она тоже всегда так думала: вот настоящее приключение; показала им, где ключи, сказала дверям: «Здравствуйте», и ребята тоже, вразнобой, никто не удивился; зал с флагами их поразил; «что это, тронный зал, — сказал Мервин, — я так себе и представлял; торжественно и мрачно»; она включила свет, и сразу стало уютно; они разбрелись кто куда. Только Эрик и Джеймс направились с Берилл в библиотеку.

— Ого, — восхитился Джеймс, — какие лестницы! — Берилл никогда не замечала их: лестницы вдоль полок, до самого верха, тонкие, изящные, из красного дерева; можно было стоять на ступеньке и двигать лестницу, опираясь на полки и просто отталкиваясь: они крепились к нижним и верхним полкам каким-то простым, но гениальным механизмом. — У моих родителей такие же.

— Не надо, Спенс, — сказал Эрик. — Это старый дом. Может, здесь не все работает. Берилл, ты проверяла лестницы?

«Нет, — хотела сказать Берилл, — я только сейчас их заметила; я всегда жалела, что их нет, потому что здесь потрясающие книги, но до некоторых не дотянуться; я залазила на кресла…» Но Джеймс уже вскарабкался на одну: «что вам достать? тут одни приключения: «Робинзон Крузо» в кожаном переплете, кажется, первый экземпляр…»; он залез на самый верх и стал двигать лестницу, восклицая от восторга; «Спенс, прекрати, это ужасно выглядит, меня тошнит, будто я на карусели», — поморщился Эрик; «Рустиони, ну, пожалуйста, я же сказал, что у меня дома такие…» — и тут верхняя ступенька, за которую держался Джеймс, лопнула; о нет, подумала Берилл, нет, только не здесь, почему на лестнице, в библиотеке, почему так нелепо; почему он не мог упасть где-нибудь в горах, где красиво, сосны и огромное небо; со стеклянного моста, чтобы падать и смотреть на небо, и думать, что летит; а Джеймс уже падал, медленно, раскинув руки, словно внизу — снег или озеро, которые его подхватят; огромные ладони; и в куполе засияло солнце; и Джеймс очутился ровно посредине столба света, будто спускался с небес: святой или падающая звезда, королевский рубин; иди, Роланд, есть и другие миры, кроме этого…

Он упал на красный ковер, неловко, подвернув руку, лежал и не двигался; Эрик в секунду перепрыгнул рояль, как тигр, и упал рядом с ним на колени; взял его лицо, нежно, как бабочку, стараясь не повредить крылышки; но Джеймс был уже мертв, поняла Берилл; дом Змеи убил его или просто случайность — уже неважно; кольцо Джеймса казалось раскаленным, она почувствовала ожог на коже, словно оно знало, что случилось с хозяином; и теперь он вечно будет падать здесь, в библиотеке, в снопе, в столбе света, хрупкий мальчик; она задыхалась, не могла поверить, не могла закричать, заплакать — «я немая, — подумала она, — теперь я совсем немая, как русалочка»; а Эрик сжал кулак и зарыдал.