Арена, Кукольный театр и Добро пожаловать в сумасшедший дом!

— Я не безумен! Я не безумен! — вслух сказал он.

Или прокричал?

— Пока еще нет, — послышался голос.

Голос, который звучал раньше в этой самой палате? Или голос, принадлежавший человеку, который стоял в ярко освещенной комнате? А может быть, это один и тот же голос?

— Спроси: «Что есть человек?» — продолжал голос.

Он автоматически повторил вопрос.

— Человек есть тупиковая ветвь эволюции, он появился слишком поздно, чтобы конкурировать с другими разумами. Человек всегда находился под контролем Ярко Сияющего, который был уже старым и мудрым, когда человек только начал подниматься с четверенек. Человек — паразит на планете, населенной еще до того, как он появился, населенной существом, которое есть один и множество, миллиард клеток, но единый разум, единый интеллект, единая воля, — и это верно для всех населенных планет во Вселенной. Человек есть шутка, клоун, паразит. Он — ничто, а станет еще менее значимым.

— Добро пожаловать в сумасшедший дом!

Он снова встал с постели. Снова прошел через палату к двери, ведущей в коридор; из-под нее пробивался тонкий луч света. Но на сей раз его рука не потянулась к ручке. Он стоял и смотрел на дверь, которая начала светиться. Постепенно она стала светлой и ясно видимой.

Казалось, включился невидимый прожектор, и дверь стала сияющим прямоугольником в окружении тьмы, стала такой же яркой, как луч света, пробивавшийся из-под нее.

— Ты видишь перед собой клетку твоего правителя, клетку, которая сама по себе лишена разума, одну из триллионов, в совокупности являющихся разумом, который управляет Землей — и тобой. А этот разум — один из миллионов других разумов, что управляют Вселенной.

— Дверь? Я не…

Голос больше ничего не говорил; голос ушел, но в сознании того, кого называли Джорджем Вайном, раздалось эхо беззвучного смеха.

Он наклонился ближе и увидел то, что ему было положено увидеть. Вверх по двери полз муравей.

Его глаза следили за насекомым, и леденящий страх быстро охватывал все его существо. Сотни вещей, рассказанных и показанных ему, вдруг превратились в единую картину, картину абсолютного ужаса. Черное, белое, красное; черные муравьи, белые муравьи, красные муравьи; играющие людьми, отдельные доли одного группового мозга, единый разум. Человек — это случайность, паразит, пешка; миллионы планет во Вселенной населены расами насекомых, образующих единый разум планеты, и все они, соединенные вместе, являются одним космическим разумом, который есть — Бог!

Односложное слово так и не было произнесено.

Вместо этого он сошел с ума.

Он начал колотить по внезапно потемневшей двери окровавленными руками, коленями, лицом, всем своим телом, хотя уже успел забыть зачем, успел забыть о том, что хотел раздавить.

Он был буйно помешанным — dementia ргаесох, а не паранойя, — когда его тело освободили от безумия и дали покой, надев на него смирительную рубашку.

Он был тихо помешанным — паранойя, а не dementia ргаесох, — когда спустя одиннадцать месяцев его освободили из больницы как выздоровевшего.

Дело в том, что паранойя — довольно специфическое заболевание: у него нет физических симптомов, оно проявляется лишь в определенной мании. Шоковая терапия излечила его от буйного помешательства, оставив лишь определенную манию — теперь он считал себя Джорджем Вайном, репортером.

Поскольку врачи клиники думали так же, они не сочли это манией и постановили, что он совершенно вменяем.

Он женился на Клэр; он по-прежнему работает в «Блейд» — на человека по имени Кэндлер. Он продолжает играть в шахматы со своим кузеном, Чарли Дорром. И периодически посещает доктора Ирвинга и доктора Рэндольфа.

Кто из этих людей внутренне улыбается? И что пользы вам это знать?

Это не имеет значения. Разве вы не поняли? Ничто не имеет значения!

Eine Kleine Nachtmusik [74]

Его звали Дули Хенкс, и он был одним из нас — немного параноиком, чуть-чуть шизофреником, в основном же — чудаком с мощной idee fixe. Его навязчивая идея состояла в том, что в один прекрасный день он отыщет звук, который искал всю жизнь. По крайней мере, искал с тех пор, как еще подростком купил кларнет и выучился на нем играть. С того времени прошло уже двадцать лет. Честно говоря, музыкант он был так себе. Все, что у него имелось, — это его кларнет. Кларнет был ему и розгой, и посохом, и метлой, дававшей ему возможность перелетать с континента на континент в поисках звука. Выступая то там, то здесь, он зарабатывал несколько долларов, фунтов, драхм или рублей и отправлялся дальше, пока не кончались деньги. Когда же они кончались, он направлялся в ближайший город — достаточно крупный, чтобы там можно было получить ангажемент на разовое выступление.

74

Eine Kleine Nachtmusik — «Маленькая ночная серенада», сочинение Вольфганга Амадея Моцарта. (Прим. перев.)

Рассказ написан в соавторстве с Карлом Онспо.

Сам он не представлял себе, на что должен походить звук, но не сомневался, что узнает его, как только услышит. Трижды он думал, что нашел его. Первый раз в Австралии, когда услышал манок для буйволов. Потом в Калькутте, это был звук волынки, которым факир заклинал кобру. Последний раз это случилось к западу от Найроби, когда он услышал одновременно смех гиены и львиный рык. Но при повторном прослушивании манка для буйволов оказалось, что это не более чем громкий и неприятный звук. Волынка, купленная у факира за двадцать рупий, звучала голосом кустарной свирели, грубым и хрипловатым, с очень малым диапазоном и отсутствием даже хроматической гаммы. Звуки же, услышанные им в джунглях, в конечном счете, распались просто на львиный рык и на смех гиены и отнюдь не сливались в единый звук.

Вообще-то Дули Хенкс обладал большим и редким талантом, который мог бы дать ему много больше, чем игра на кларнете: он был чрезвычайно одарен в языковом отношении. Знал дюжину языков и на всех говорил свободно и без акцента. Пробыв в стране всего несколько недель, он овладевал ее языком и говорил на нем не хуже, чем местный житель. При этом он никогда не пытался извлечь выгоду из своего дара — просто не хотел этого делать. Каким бы посредственным исполнителем Дули ни был, его любовью оставался кларнет.

В тот период жизни, о котором мы ведем речь, языком, освоенным Дули за три недели, был немецкий. Произошло это в пивном баре в Ганновере, Западная Германия, за время игры в небольшом эстрадном оркестре. И, соответственно, у него в кармане лежали марки.

Пешая прогулка, занявшая весь день — только часть пути на участке продолжительного подъема он предпочел проехать в «фольксвагене», — завершилась привалом на берегу Везера. Дули стоял, окутанный лунным светом, на нем была прогулочная одежда, за спиной — рюкзак с костюмом для выступлений. Футляр с кларнетом был у него в руке; он никогда не доверял инструмент чемодану, когда летал или ехал, и рюкзаку, когда путешествовал пешком.

Вдохновляемый демоном-искусителем, он внезапно почувствовал возбуждение — или предчувствие. Словом, ощущение того, что наконец-то он близок к тому, чтобы найти звук. Его охватила дрожь. Никогда прежде предчувствие не овладевало им с такой силой, даже в случае с гиеной и львом.

Но где это должно произойти? Прямо здесь, на берегу? Или в ближайшем городе? Во всяком случае, не дальше ближайшего города — уж очень сильным было предчувствие. Устрашающе сильным. Почти на грани безумия. Он внезапно понял, что в самом деле сойдет с ума, если не найдет его как можно скорее. А может, он уже и вправду начал сходить с ума?

Дули стоял, глядя на воду, залитую светом луны. Внезапно что-то совершенно бесшумно появилось на водной глади, в лунном свете блеснуло белым и исчезло снова. Дули не сводил взгляда с этого места. Рыба? Но он не слышал ни плеска. Рука? Рука манящей его русалки, плывущей из Северного моря и будто бы говорящей: «Иди! Какая чудная сегодня вода»? (Хотя это не соответствовало действительности; вода была уж очень холодная.) Водяная фея? Дева Рейна, неведомой силой перенесенная в Везер?

Да и можно ли расценивать случившееся как знак?