Арестант пятой камеры
Шрифт:
– Наздар!
– сказал Стрижак-Васильев.
– Наздар!..
– вяло ответил на приветствие часовой и не спеша открыл дверь. Ему было безразлично все происходящее здесь, его интересовала лишь его чешская Рязань…
Стоявший у окна спиной к вошедшему Колчак обернулся, сделал несколько шагов навстречу Стрижак-Васильеву. Остановился в выжидательной позе. В салоне было полутемно, горела лишь настольная лампа. Но все же можно было разглядеть мятое, небритое лицо с крупным орлиным носом и словно нарисованными тушью темными глазами, которые, по мнению омских дам, делали
– Я просил кого-нибудь из чешских офицеров… - сказал Колчак.
– Начальник чешского конвоя сейчас занят, если вам угодно говорить только с ним, то вам придется подождать.
– Вы?
Острый, крупный кадык на шее адмирала подпрыгнул к подбородку и вновь исчез за воротником френча. Стрижак-Васильев понял, что Колчак узнал его.
– Вы живы?..
Вопрос относился к числу риторических. Итак, «пришелец с того света». Заключительная сцена плохой мелодрамы. Стрижак-Васильев поморщился. Он не любил мелодрам, тем паче если их играли любители. И, предупреждая последующий вопрос, объяснил:
– Приговор военно-полевого суда не был приведен в исполнение. Мне удалось бежать.
– Вон как… Мне не докладывали, - сказал Колчак таким тоном, будто тогда или теперь от этого что-то зависело.
– Видимо, не хотели отвлекать вас от более важных занятий, - заступился за неизвестного ему чиновника из министерства внутренних дел Стрижак-Васильев.
– Может быть, присядем?
– Да, да, конечно… Они сели.
– Не думал, что мы с вами встретимся еще раз…
– Я тоже, - сказал Стрижак-Васильев.
– Но, как видите, встретились. И мое «последнее желание» осуществилось. На это потребовалось немногим больше полугода… Но не будем отвлекаться. Зачем вам потребовался начальник чешского конвоя?
Колчак поднял глаза, помедлил.
– Я хотел узнать, кем осуществлялась… эта акция.
– Насколько я понимаю, вы были в некотором роде очевидцем.
– Я имею в виду другое: по чьему указанию произведен арест?
– По приказу командования чешского экспедиционного корпуса.
– И что же они собираются предпринять далее?
– С вами?
– Со мной и… теми, кто сопровождал меня.
– В Иркутске вы будете переданы Политцентру. Об этой организации вы, кажется, знаете - блок правых эсеров, меньшевиков, земцев…
– Генерал Жанен знает о случившемся?
– Разумеется.
Кажется, последнее произвело на Колчака наибольшее впечатление. Он подался весь вперед.
– Вы хотите сказать, что Жанен санкционировал арест?
– Совершенно верно, - подтвердил Стрижак-Васильев.
– Но слишком строго судить его не стоит. Он был поставлен перед выбором: или Колчак и золотой поезд, или беспрепятственная эвакуация из России доблестных союзных войск. Понятно, что он предпочел эвакуацию, тем более что, как вы догадываетесь, адмирал Колчак особого интереса для союзников уже не представляет.
– Но, помимо всего, существует честь.
Похоже было, что Колчак ищет у него сочувствия.., Но то ли еще в жизни бывает, а чувство юмора никогда не было сильной стороной «верховного
правителя»… Мелодрама явно превращалась в фарс - обычный просчет любительских спектаклей…– Что касается чести вождей белого движения, то тут я пас, - сказал Стрижак-Васильев.
– Но позволю себе заметить, что, судя по тому, во что вы превратили Сибирь, лично ваши представления о чести и совести были достаточно емкими…
– Я сейчас пленник и в силу своего положения лишен возможности дискутировать с вами…
Стрижак-Васильев улыбнулся.
– Вы, как всегда, любите звонкие слова, адмирал.., Наш спор, который начался в девятьсот четвертом, закончен. И вы не пленник, а преступник. И как у каждого преступника, у вас впереди - следствие, суд и приговор, который, я уверен, не останется только на бумаге, а будет приведен в исполнение… Что касается дискуссии, то вам теперь остается дискутировать только с самим собой…
Наступило молчание.
– Надеюсь, госпожа Тимирева не будет подвергнута аресту?
– И ей, и Гришиной-Алмазовой ничто не угрожает.
– Я могу быть в этом уверенным? Стрижак-Васильев пожал плечами.
– И, если разрешите, последний вопрос.
– Слушаю.
– Вы представляете здесь Политцентр?
– Нет, большевиков. Все?
– Все…
Когда Стрижак-Васильев вернулся в купе, Буров спал. Но лишь Стрижак-Васильев тронул его за плечо, он сразу же открыл глаза.
– Ну что?
– Хотел узнать, по чьему приказу арестован и кому его передадут.
– Про судьбу свою, значит?
– Про судьбу…
– Ну, судьба-то у него теперь известная - та, что нам готовил. Жаль только, что у каждого одна смерть… Я б его тысячу раз умереть заставил, чтоб по разу за каждого нашего. У меня на это крепкая бухгалтерия заведена. Где дебет, а где кредит - все расписано…
Буров расправил плечи, зевнул.
– Ты у него лично обыск производил?
– Нет.
– Что так?
– Ни к чему, пожалуй.
– Как знать… А если оружие? Возьмет - и поминай как звали.
– Думаешь, застрелится?
– А что? Запросто.
– Нет. Если раньше не застрелился, то теперь не застрелится.
– Может и так, тебе видней… - И, повернув голову на тугой шее, сказал: - Мне Илья note 13 говорил, что ты с адмиралом лично знаком, верно?
– Верно. Во время русско-японской познакомились, в госпитале вместе лежали.
– Ишь ты…
– Я же морской офицер.
– Был, - уточнил Буров.
– Был.
За окном глухой непроницаемой шторой висела темень. Буров встал, прижался лбом к стеклу, снова сел.
– Что увидел?
– Да разве увидишь что?.. Это я так, для порядка… Он достал из бездонного кармана бекеши несколько коробок папирос, положил на столик.
– Кури, трофейные. Штабные на год запаслись… Стрижак-Васильев взял одну из коробок, посмотрел наклейку. Папиросы назывались «Атаман». На коробке был изображен «читинский самодержец». Маньчжурская папаха, бурка, грозные усы. Семенов на коробке напоминал то ли Козьму Пруткова, то ли забайкальского Илью Муромца.