Аргентинец поневоле
Шрифт:
Это английское ноу-хау, известное где-то с 1801–1802 года. Но технологию тогда не запатентовали, а сохранили в тайне, чтобы быть монополистами. Но для меня это не секрет. Платина настолько тугоплавка, что пока никак не получается ее расплавить. Тайна же заключается в том, что только прессовкой крупинок, удавалось сжать их до того момента, пока заработают межмолекулярные связи. И тогда крупинки россыпью превращались в пластичный единый кусок, который уже можно ковать. И делать из него нужные изделия. Короче, выгода и снова она! Чем дешевле сырьё, тем больше прибыли получает производитель.
Короче, как издревле учили нас классики марксизма-ленинизма, скоро «Васюки станут
Я настолько погрузился в деловые заботы, что совершенно потерял счет времени. Грозный город, грозные времена. Тягостное ярмо диктатуры. А что творили унитаристкие войска в Буэнос-Айресе в эти последние дни своего пребывания — уму непостижимо. Факты эти даже тошно повторять. В атмосфере ненависти погромы закипали поминутно, убивали кого-то ежедневно, что-то реквизировали, по городу с гиканьем носились патрули «батьки Лавалье» самого омерзительного и жалкого вида. Все в каком-то томлении, глаза у всех острые, тревожные…
Дела в стране были хуже некуда. Куда ни глянь, все валится и рушится, как в доме, где настоящего хозяина не видно. В болото со стоячею водой вся Аргентина превратилась. И где же обычная благочинность, которая тут царила при испанцах?
Тем более, что дожди уже начались. Осень вступала в свои права. Обычно, с первых чисел апреля неслыханные ливни затапливали этот злополучный город. Земля раскисает. Если в этом году и были какие-то природные аномалии, то мне, как приезжему, они были не сильно заметны. Льет и льет. Хмарь и непогодь. Олицетворение тоски. Жутко-гнетущее ощущение ужаса и тревоги. У меня не шел ночами сон, кусок в горло не лез…
Как в таких экстремальных условиях пройти по тропе войны? Она ж извилиста, узка, на ней самой препятствий тоже много…
Так что и для меня было полной неожиданностью, когда в стремлении быстрее взять врага за горло, армии Рохаса и союзного ему губернатора, то есть каудильо, соседней провинции Санта-Фе Эстанислао Лопеса ( самого ярого врага унитаристов среди нынешних каудильо), оказались под стенами Буэнос-Айреса.
«„Красные“ идут!» — это известие молнией пронеслось по столице, ввергнув с состояние паники «белых». То бишь, бело-голубых.
Зеваки побежали рассматривать приближающееся войско.
Черные пики качались, торчали мокрые башлыки. Вместе с восставшими можно было заметить отряды диких индейцев из пампы…
Казалось, кипучие инсургенты покрыли всю землю подвижными темными пятнами. А в Буэнос-Айресе немного унитарных войск осталось. Клевреты Лавалье в смятение пришли. Но спасаться где? Крепостных стен вокруг города нет, а старый испанский форт в гавани из самана многих за ограду не возьмет. Да и надежно не укроет. Там можно отбиться только от нападения шаловливых детишек, не более того. Опять же, теперь никак не убежать из города. Вот крылья б как у птицы! А так придется биться, хоть и нет желанья…
Совершившие легендарный поход, гаучо и храбрые земляки моего отца, сантафечиньос, жаждали крови и реванша. «Мы красные кавалеристы и про нас, былинники речистые ведут рассказ…»
Где ж устоять пред силою такою? Тем более, что из лопающегося от важности Лавалье полководец такой же как из пальца гвоздь. Язык лишь только по-французски острый. Извергающий вечное бла-бла-бла для идиотов. Но сейчас им не отбрешешься…
День битвы был суров,
утро похоже на сумерки, через густую пелену дождя солнце пробиться не сумело и день был цветом сер, как старое линялое тряпье. Река Ла-Плата, что в силах не была вместить всю воду, что с небес стекала, вышла из берегов и разлилась широко. Густое месиво вспухшей от влаги земли задерживало бег коней и ход пехоты.Да, обстановка не из лучших! Но революционный генерал Рохас, из имеющихся у него в наличии четверых кубиков, исключительно с буквами: «ж», «о», «п» и «а», все же маневрируя как жонглер, поражая воображение филигранностью, сумел сложить слово. Правда, это слово было не «счастье», зато он сложил другое слово — «победа!»
26 апреля 1829 года возле столицы, под лозунгом «Свобода или Смерть», под капающем с неба дождем, состоялось сражение, в ходе которого повстанцы врукопашную со всех сторон пошли, последним в жизни сделав это утро для многих из сторонников унитаристов. Так, в половодье, поток сметает хлипкую плотину из хвороста и глины. Словно примчавшийся тайфун из всадников всех разметал, устлав телами землю.
Огнестрельное оружие по плохой погоде стороны почти не использовали. Разве, что союзные индейцы послали кучу стрел в полки врагов. Ведь стрелам малый дождик не помеха! И предводитель индейцев — походный вождь акуасов Куркумилла — довольно хмыкнул, видя как летающая смерть разит бледнолицых.
Предупреждал недаром он своих людей: «стрелять начнете разом, когда покажутся враги на середине долины». Краснокожие исполнили все точно, и потому в какой-то миг телами мертвых людей и лошадей взбугрилось поле. А сколько было срублено голов простым и знатным!
Здесь, в предместьях столицы, объединенные силы Росаса и Лопеса разгромили армию Лавалье, и француз был вынужден оставить губернаторский пост. Бежав как трусливая собака, так быстро, что в ушах свистело, куда глаза глядят. А именно, на тщательно приготовленной как раз для подобного случая маленькой яхте, диктатор-унитарий уплыл к сепаратистам в Монтевидео. Чтобы оттуда еще много лет, призывая интервентов к вторжению, вредить молодой Аргентинской Республике. Упорные люди никогда не сдаются — позорятся до конца!
Пока шло сражение, я тоже без дела не сидел. Надо же до зарезу показать, что я не лыком шит? Дождавшись пока к полю битвы из города двинется одинокая повозка с порохом и припасами, я выстрелил из-за стены в охранника, сидевшего на козлах рядом с возницей.
Узнав, что армия Рохаса на пороге Буэнос-Айреса, я в арендованном доме, на границе гигантских домов и сборища маленьких, обреченных на слом лачуг, рядом с глиняным забором, под сенью абрикоса, шустро соорудил козлы из двух табуреток и столешницы. Чтобы обеспечить себе безопасную стрельбу из-за забора. Так как верх ограды надежно скрывал меня от ненужных взоров, в то время как я сам исподлобья с вороватым видом мог наблюдать на улице все очень хорошо.
А чтобы мой трофейный пистолет, отобранный у бандитов, мог выстрелить в условиях дождика, то соорудил над ним нечто вроде кулька из кожи. Прошептал: «Именем Российской Федерации!» И пальнул. На удивления — попал. Солдат, зажимая рану, свалился с телеги. Как сноп упал.
Стоп машина!
После выстрела, мой помощник — Рикардо рывком открыл калитку и кнутом, которым он владел виртуозно, свалил и возницу. Надобно сказать, что убойным бичом, на конце которого была вплетена свинцовая пуля, мой верный гаучо мог хлестко перешибить надвое деревянную лавку. Так что противнику не позавидуешь. Затем Рикардо без членовредительских штук перерезал обоим унитаристам горло и завел телегу в наш двор.