«Архангелы»

Иосиф Родян все видел в черном свете. Никаких достоинств в людях он больше не находил, зато сколько открывал в них дурного! Припоминал слова, взгляды, жесты, которым когда-то не придавал никакого значения. И ставшие зримыми изъяны увеличивали его ненависть во сто крат. Скоро он пришел к убеждению, что мир переполнен мерзавцами. И все они устрашающими монстрами кишели в той тьме, в которую погрузилась его душа, норовя укусить и растерзать.

Марина бродила по дому бессильной тенью. Она даже и не плакала больше — все пыталась примириться с судьбой и надеялась, что господь бог не выбросит их на улицу на старости лет. Да, да, на старости лет! Марина чувствовала себя дряхлой старухой и смиренно, даже униженно молилась, трепеща от страха при виде мрачной безнадежности мужа. «Неужели я, слабая женщина, оказалась сильнее этого великана?» — спрашивала она с замиранием сердца. Вера ее была крепка, и только надежда чуть-чуть поколеблена, а потому все молитвы ее устремлялись к единственной светлой точке — золоту.

Марина была права: она оказалась сильнее гиганта-мужа! В несчастье она сумела найти для себя точку опоры, Иосиф же и не надеялся ни на что, ему казалось: в какую сторону ни пойди, всюду подстерегает бездна. Такому силачу, каким был управляющий «Архангелов», беда оказалась не по силам. А как долго он никого не боялся и не пасовал ни перед одним препятствием, встававшим у него на пути! Невозможно было даже предположить, что он станет таким беспомощным и единственной его целью в жизни станет стремление избежать столкновений. Порой Иосиф Родян казался себе бесформенной грудой мяса без рук, без ног, без головы, только с двумя глазами, которые внимательно следят, чтобы никого не увидеть.

Родян настолько потерялся, что на третьей неделе после рождества согласился послушаться своей жены. Доамна Марина не один день обдумывала, как бы умолить милосердного господа, и однажды утром подошла к мужу:

— Знаешь, что я надумала, Иосиф? — Великан едва повернул голову. — Надумала на прииске отслужить молебен. Пригласим отца Мурэшану. Может, пойдет всем на пользу святая молитва.

Родяна передернуло, в его мертвых глазах вспыхнул странный огонек.

— Отслужим! — согласился он.

— А к священнику… ты пойдешь? — с замиранием сердца спросила жена.

Помолчав, управляющий согласился и на это.

— Пойду схожу! — И тут же встал, готовый пуститься в путь.

— Надо сперва известить батюшку, — остановила его Марина. — Пошлю-ка я кого-нибудь.

Иосиф Родян безвольно опустился на стул, подумав, что охотнее сходил бы к попу сам. Что ж, пусть отслужит молебен на прииске, пусть люди увидят, может, успокоятся. Хотя сам он презирал эту игру со святой водой и кропилом. Но после пережитых несчастий молебен показался ему чем-то значительным, весомым, многообещающим — луч надежды затеплился во тьме души Родяна, и он ухватился за эту соломинку, как хватается измученный волнами человек за бревно, которое только что его стукнуло и чуть было не потопило.

Отец Мурэшану приехал верхом, остановился у ворот, подозвал работника и попросил передать, что ждет господина управляющего. Долго ждать ему не пришлось — из ворот, тоже верхом на лошади, выехал Иосиф Родян, ответивший на приветствие священника. Казалось, смотрит он на высшее существо, которое может вызволить его из беды. Дорогой если кто и говорил, то только отец Мурэшану. Иосиф Родян отвечал коротко «да» и «нет». Но голос у него дрожал, и страх проступал на лице, когда он смотрел на священника. Порой Родяну чудилось, что этот бородач и впрямь спасет его, и тогда он взирал на священника, как на самого господа бога.

Дорога до «Архангелов» вышла неблизкой, потому что тропинки, проложенные напрямик, завалило снегом. Пришлось держаться санного пути. Один-единственный сторож вышагивал между землянками на прииске. Заледеневшую тишину нарушал лишь скрип шагов сторожа и лошадей. Порывистый северный ветер отряхнул ели от снега, и теперь они, грозно чернея, обступили белую поляну перед входом в штольню. Землянки все были пусты, кроме одной, окошечки которой заиндевели изнутри, а из трубы поднимался голубоватый дым. Десяток холмиков золотоносной породы запорошил снег, сделав их похожими на детские могилки. Из входа в штольню вырывались клубы пара и, быстро смешиваясь с прозрачным морозным воздухом, исчезали.

Сторож молча взглянул на приехавших, равнодушно поклонился и взял лошадей под уздцы.

— В штольне, — буркнул он на вопрос священника «А где же рудокопы?» и стал пристукивать нога об ногу промерзшими сапогами, стучавшими будто костяные.

— Неплохо бы позвать! — предложил отец Мурэшану, испытующе глядя на Родяна.

— Конечно. Сейчас позовем, — отозвался, вздрогнув, управляющий.

Пока сторож ходил за рудокопами, лошадей держал священник; он поглаживал их, похлопывал по мордам, а они норовили потереться о его пальто. Священник молчал. По дороге к прииску он говорил без умолку и теперь вдруг не знал, что сказать. Возможно, запустение «Архангелов» так гнетуще на него подействовало. Он ждал рудокопов, чтобы начать молебен, и нетерпеливо поглядывал на вход в штольню.

Наконец вместе с паром из штольни один за другим появились шесть человек с землистыми лицами, перепачканные в грязи. Они принесли с собой тяжелый острый запах, столь характерный для тех, кто работает в глубинах земли. Ни искры радости не засветилось в их взгляде — усталые, мрачные, они сухо поздоровались с приехавшими. Сторож вынес из землянки квадратный столик, установил его перед входом в штольню, поставил на него чашу с водой, положил деревянный крест и кропило-веничек из базилика, от которого остались лишь голые стебельки.

Вслед за отцом Мурэшану все подошли поближе к столику. Священник развернул епитрахиль, обернутую вокруг старого молитвенника, перекрестился, надел ее и начал богослужение.

В морозной тишине голос его раздавался отчетливо и гулко:

— К тебе, Матерь Божия, прибегаем мы, грешные и смиренные, и из глубины душ наших исторгаем мольбу: смилостивься, владычица, и поспеши, ибо гибнем от искушений бесчисленных…

Рудокопы склонили головы и еще больше помрачнели. Самый старший из них пел вместо дьячка, который не решился поехать на прииск в такой мороз. Но ни молитвы, ни песнопение, казалось, не трогали рудокопов, суровые их лица ничуть не смягчились, как обычно бывало при богослужении. Всем им чудилось, что они отпевают «Архангелов».

Один только управляющий трепетал от звучного голоса священника. Только он один, хоть и мало вникал в смысл моления, был во власти этого чистого голоса, который взмывал вверх и падал вниз, вибрировал и плавно лился. Надежда избавиться от нежданной беды переполняла его волнением, и, когда вход окропили святой водой, Родян горячо поцеловал деревянный крест с детски неумелым изображением крещения Христа.

Иосиф Родян торопливо следовал за священником, который, прочитав уже внутри штольни молитву, шел при свете сальной свечи сторожа вперед к новой галерее, дышащей им навстречу тепловатым влажным воздухом, каким дышит глубокий погреб, если открыть его среди зимы.

Шестеро землекопов рады были вновь оказаться под землей. Во время богослужения их влажная одежда успела промерзнуть и даже покрылась ледяной корочкой. Иосифу Родяну казалось, что двигаются они чересчур медленно. Сам он готов был лететь на крыльях по новой галерее. Его не покидала лихорадочная мысль: «В самом конце мы обязательно найдем золото!» В редкие минуты, когда его отчаяние освещалось вдруг надеждой, он готов был верить даже в чудеса, о которых всю свою жизнь не желал и слышать. Сейчас Иосиф Родян то и дело торопливо забегал вперед, но, спохватившись, останавливался и опять плелся вслед за священником. Он похож был на бедняка, который не знает, как вести себя, как поступить, чтобы не потерять чего-то весьма ценного, что он надеется получить.