Археологические путешествия по Тюмени и ее окрестностям
Шрифт:
Сколько раз уходящим летом мы вот так же молча стояли у оплывших стен городища не в силах оторвать взгляда от открывающейся с этого места панорамы! Наверное, так же внимательно вглядывались отсюда в окрестности стражи средневековой крепости, а до них — защитники укреплений бронзового века. Какие чувства они при этом испытывали? Гордость при виде своих тучных стад, пасущихся на заливных лугах? Тревогу при появлении вблизи городища незнакомцев? С чем пожаловали они сюда?
Красногорское городище богато сюрпризами. Одним из них стало обнаружение в его культурном слое, наряду с численно преобладающей бархатовской керамикой, обычно украшенной довольно простыми геометрическими и зигзаговыми узорами, совершенно отличных от нее черепков, характерной особенностью которых были орнаменты, оттиснутые на глине миниатюрными штампами в виде креста. За несколько лет раскопок мы успели уже привыкнуть к ним, хотя они встречались не так уж часто. Со всей наглядностью эти находки показывали, что члены поселенческой общины поддерживали постоянные контакты с иноплеменниками, представителями совершенно иной культуры, причем уходящей своими корнями далеко на север.
В конце II тысячелетия до н. э. в таежных районах Среднего и Нижнего Приобья возникла новая культура, получившая название атлымской. Наиболее полно она изучена при раскопках знакомого каждому археологу комплекса памятников на Барсовой Горе в окрестностях Сургута.
История распорядилась так, что в начале I тысячелетия до н. э. значительной части атлымского населения пришлось покинуть свою родину. Причины этого до конца не ясны. Возможно, свою роль сыграло затруднявшее ведение традиционного хозяйства избыточное увлажнение тайги, отмечаемое палеогеографами для конца эпохи бронзы, возможно, какие-то иные факторы. Но так или иначе, разрозненными группами по рекам атлымцы устремились на юг и, несмотря на трудности растянувшейся на десятилетия походной жизни и на опасность оказаться во враждебном окружении, уже к VIII–VII вв. до н. э. вышли в южнотаежные и даже лесостепные районы. Конечно, за этот период их культура не могла не измениться: двигавшиеся на юг общины включали в свой состав чужаков, сами вливались в группы иноплеменников. Поэтому археологи на всей территории, охваченной в начале I тысячелетия до н. э. миграцией таежных жителей, выделяют несколько археологических культур, для каждой из которых в той или иной степени по-прежнему были характерны сосуды, украшенные оттисками креста. Одна из них — гамаюнская — сложилась на Урале. И именно гамаюнские черепки находили мы на Красногорском городище. Видимо, разные языки не стали помехой для установления между бархатовцами и гамаюнцами довольно устойчивых связей, хотя различия в их культурах заметны археологам даже сквозь марево прошедших тысячелетий. Хозяйство бархатовских общин было комплексным с ведущей ролью производящих отраслей. Показательно, что, наряду с костями коров, лошадей, мелкого рогатого скота, а также диких животных и рыб, на бархатовских поселениях найдены кости верблюдов, возможно, свидетельствующие о начале караванной торговли с южными соседями.
Гамаюнские черепки на Красногорском городище сослужили нам хорошую службу еще и тем, что помогли установить возраст памятника. Археологи уже давно заметили: в южных районах Западной Сибири — на Оби, Иртыше, Ишиме — керамика с крестовой орнаментацией появляется позднее, чем на севере — только в VIII–VII вв. до н. э., когда сюда донеслись отголоски прокатившейся по тайге миграции атлымцев и их потомков. Значит, и Красногорское городище существовало примерно в это же время. Снять все сомнения позволило радиоуглеродное датирование собранного при раскопках угля. Все семь образцов, отобранных в заполнении одного из самых поздних жилищ поселка, а также на межземляночном пространстве, дали очень близкие даты, даже несмотря на то, что точность данного метода применительно к памятникам бронзового века в известной мере относительна — плюс-минус 30–50 лет. Впрочем, ее вполне достаточно, когда счет идет на века или тысячелетия. Полученные результаты свидетельствовали о том, что заключительный период существования поселка, отмеченный контактами его жителей с представителями гамаюнских общин, пришелся примерно на 834–620 гг. до н. э., т. е на последнюю треть IX — начало VII вв. до н. э. Теперь мы уже не сомневались, что наше городище — один из самых поздних памятников бронзового века в окрестностях Тюмени, а бархатовскую культуру от начала эпохи железа отделяют уже не столько века, сколько десятилетия. Ведь VII в. до н. э., — если мыслить евразийскими категориями, — это уже скифская эпоха, относящаяся к началу железного века.
Расставаться с городищем не хочется. Но впереди у нас не менее интересные экспедиции. Ведь в сущности мы знаем пока о людях бархатовской культуры не так уж и много. Кто были их предки и откуда они родом, на каком языке разговаривали и каких богов почитали? Ответы на эти вопросы могут дать только новые, более древние памятники эпохи бронзы.
Дом игрока
Река струится под самым раскопом, и в течение дня мы устраиваем несколько коротких перерывов для купания. Такого знойного лета не было давно. Да и облюбованный нами мысок при впадении в Исеть ручья Ольховки расположен на самом солнцепеке. После нескольких часов работы лопатой сбегаешь по невысокому склону и, не останавливаясь, бросаешься в воду, всем телом ощущая ее приятную свежесть. Дно круто уходит вниз, и река вмиг подхватывает тебя, приглашая в свой извечный маршрут, чтобы показать знакомые всем места такими, какими привыкла видеть их только она, открыть известные ей одной укромные и тихие заводи. Отправиться в такое путешествие можно и в надувной лодке, но пловец, даже если он быстро одумается, рискует закончить его в совершенно неизвестном месте, куда его вынесет петляющая стремнина. Поэтому, вынырнув, сразу начинаешь грести против течения, надеясь удержаться на месте и выбраться на берег там, где вошел в воду. На ровную лужайку, покрытую мягким ежиком невысокой травы, поднимаешься переродившимся. Усталости как не бывало, да и солнце в зените кажется не таким раскаленным. Но через несколько минут, проведя рукой по уже сухим волосам, понимаешь, что это всего лишь волшебство реки, способной в один миг вернуть силы.
Дорога к этому поселению, которое по имени ручья я стал называть Ольховкой, растянулась на несколько лет. Сколько раз приходилось проезжать мимо него по проселочной дороге, направляясь к другим памятникам! Тем более, что все это время надежда обнаружить селище или могильник, непосредственно предшествующие по времени возникновению бархатовской культуры, теплилась в груди. Собрав на берегу Туры в окрестностях с. Борки небольшую коллекцию керамики, которая по всем признакам должна была принадлежать черкаскульской культуре, открытой еще в начале 60-х годов известным уральским археологом К. В. Сальниковым, я нисколько не сомневался в том, что рано или поздно памятники, относящиеся к последней четверти II тысячелетия до н. э., станут известны в тюменской округе. Но прошло еще два или три года, прежде чем один из экспедиционных маршрутов снова привел нас в с. Рафайлово на правобережье Исети. Случайно разговорившись на улице с местными жителями, я впервые узнал от них о недавних находках керамики неподалеку от деревни. Через несколько минут машина уже несла нас вместе с провожатыми в нужном направлении.
Ровная поляна в устье Ольховки у светлой березовой рощицы, подмытый рекой берег — это место было хорошо знакомо селянам. Выйдя из автомобиля, остановившегося
у самого обрыва, спускаюсь на осыпь. А вот и обломки сосудов, торчащие из темной земли, начинающейся сразу под дерном и уходящей вглубь почти на полметра. Любой археолог, не колеблясь, признал бы в ней культурный слой — характерный признак каждого древнего поселения. Перочинным ножом достаю черепки из земли, отыскивая среди них те, что сохранили на своей поверхности узоры. Их число быстро растет. Многие из обломков покрыты изящными геометрическими орнаментами, такими же, как и посуда из-под Борков. Удача сегодня с нами! Мы благодарим наших проводников, которым искренне признательны. А раскопки… Их решено начать уже следующим летом.Реконструкция керамических сосудов с поселения Ольховка.
Наш лагерь стоит километрах в десяти от поселения. С наступлением темноты, когда в палатках зажигаются электрические фонарики, поляна преображается. Подсвеченные изнутри разноцветные купола — красные, зеленые, голубые — мерцают в ночи, как огни фантастического городка, застроенного причудливыми домиками. На берегу реки, куда отблески костра уже не долетают, тихо. Поодаль спит огромное Рафайловское городище раннего железного века. Его рассчитанная на круговую оборону цитадель, состоявшая из двух примыкавших друг к другу, но вполне самостоятельных крепостей, за стенами которых начиналось обширное неукрепленное селище, давно заросла густым лесом, через который не пробивается даже свет восходящей луны. Половина участников экспедиции работает на этом памятнике. Здесь на площади около 6 гектаров в конце I тысячелетия до н. э. стояли десятки домов, в которых проживали, по меньшей мере, сотни людей. Застройка «городка» была настолько плотной, что новые жилища, возводившиеся взамен сгоревших или обветшавших, приходилось ставить на месте старых. На одной из окраин поселка нами уже исследован участок, где располагалась мастерская металлурга. Возникновение подобных населенных пунктов говорит о том, что в начале эпохи железа на юге нынешней Тюменской области шло активное формирование предпосылок для возникновения городов в полном смысле этого слова.
Наше поселение древнее примерно на тысячу лет. И это был не город, а, скорее, большая деревня. К сожалению, ее истинных размеров нам никогда не узнать — значительная часть памятника разрушена рекой, год за годом подмывавшей берег. Но некоторые из своих тайн поселок постепенно открывает. Может быть, одну из его загадок удастся разгадать уже завтра. Надо только дождаться утра.
Раскоп на Ольховке, начинавшийся с небольшой стратиграфической траншеи, пробитой перпендикулярно берегу реки для изучения всех имеющихся на памятнике слоев, с каждым днем становится все шире и шире. Вот и сейчас работающие здесь студенты, стоя на его дне, застеленном полиэтиленовой пленкой, тонкими срезами лопат разбирают очередную линию квадратов. Это позволяет нам разделять находки, залегающие в разных слоях, чтобы датировать эти отложения с наибольшей точностью. Работая таким образом, за три недели отряду удалось исследовать уже около 400 кв. м — примерно половину той площади, которую мы собираемся вскрыть в этом году. Несмотря на то, что часть поселения уничтожена обвалами берега, нам повезло: раскоп точно вышел на одно из неразрушенных сооружений, контуры которого теперь уже хорошо видны на зачищенной поверхности. По ним можно догадаться, что это была сравнительно неглубокая полуземлянка, вкопанная в желтую материковую глину примерно на полметра. Но до чего же огромная! Ее размеры — приблизительно 20х12 м! Для каких целей было возведено это гигантское помещение? Что это — остатки дворца, храма, жилище целого клана? И почему его пол такой неровный — с приподнятой площадкой в центре? Что ж, вопросы резонные, но ответ на них я уже знаю, поскольку не раз встречался с подобными сооружениями при раскопках, причем не только в Тюменской области.
Такие постройки были характерны для нескольких скотоводческо-земледельческих культур эпохи бронзы, существовавших на юге Западной Сибири и территории Казахстана на протяжении II и начала I тысячелетия до н. э. Нередко их площадь превышала даже 300 кв. м. А служили они не только жильем для относительно самостоятельных в хозяйственном отношении большесемейных общин численностью 15–20 человек, но и зимним приютом для принадлежавшего им скота.
Содержание домашних животных в жилищах было широко распространено в прошлом у разных народов. Известный русский путешественник Степан Крашенинников, характеризуя жилище удинских бурят, еще в XVIII веке писал: «Зимой живут в деревянных юртах осьмиугольных, на верху оных оставлено круглое отверстие для исхождения дыму, потому, что огонь под ним кладут, который днем и ночью не утихает. В той же юрте и скот их, и сами живут». Загоны для животных устраивались и в сельских жилищах Болгарии, в частности в землянках, которые были распространены на территории Дунайской равнины еще в XIX в. Принцип сочетания под одной кровлей дома и хлева был характерен даже для средне- и североевропейских типов жилых построек, распространенных в прошлом во Франции, Бельгии, кельтских и соседних с ними районов Великобритании (горные районы Шотландии, Ирландия, Уэльс), в Германии, Дании, Швейцарии и других странах. Обычно они делились на центральную часть, где размещались люди и велись хозяйственные работы, а также две боковые, где находился скот.
Этому же принципу следовали и значительно более древние жилища арийских племен, вторгшихся во II тысячелетии до н. э. в Индию. В заговоре на постройку хижины, содержащемся в «Атхарваведе» — собрании их древних заклинаний, окончательно оформившемся приблизительно в начале I тысячелетия до н. э., но включившем в свой состав многие гораздо более древние ритуальные формулы, можно найти следующие строки.
Вот здесь я закладываю прочную хижину. Да стоит она в мире, кропя жиром! Да войдем мы в тебя, о хижина, Со здоровыми мужами, с прекрасными мужами, с невредимыми мужами! Вот здесь стой прочно, о хижина, Богатая конями, богатая коровами, богатая радостями, Богатая силой, богатая жиром, богатая молоком! Возвышайся на великую судьбу! В нее — маленький мальчик, В (нее) — теленок с движущимся (домашним скотом), В нее вошел переполненный кувшин С горшками кислого молока. Атхарваведа. III, 12