Архимаг с пеленок. Том 5

Рина, после этих событий и рассказа Мирона, явно ещё сильнее загорелась идеей стать сильной и бороться с демонами. Она от и до тренировалась на каждой встрече клуба. Да и между ними тоже.

Когда наступила весна, а потом март перевалил за середину, она за завтраком привлекла к себе внимание и попросила:

— А кто умеет — можете учить меня бегать? И вообще тренировкам всяким! Хочу сама заниматься!

Мы с ней итак каждое утро делали зарядку — Сашка с Лизой тут частенько филонили — так что никого просьба не удивила.

— Отрадно, дочь моя, что в тебе откликается кровь нашего рода! — высокопарно произнесла Эльдана, гладя её по голове.

— Чё? Мам, в смысле? Ты умеешь бегать?!

Эльдана лишь звонко рассмеялась.

— Дочь моя. Там, откуда мы родом, «королева» и «вождь охоты» — одно и то же слово — элья.

— Вау! Как твоё имя почти!

— Так и есть, солнце. Моё имя означает «дитя охоты». Когда я стала взрослой, мать рассказала мне, что они с отцом назвали меня так потому что… э-э. Меня прямо во время охоты принесла большая птица, которая приносит детей.

Эльдана покраснела, а остальные за столом заулыбались. Мы и раньше сталкивались с тем, что некоторые темы в родном обществе Эльадны табуированы.

Но Рина проявила себя истинной дочерью нашего мира:

— Мама! Да я знаю, как дети появляются!

— Что? Откуда, дочь моя?! Кто-то тебе рассказал?

— Не-а. Я как-то сама прочла недавно! — с гордостью воскликнула она. — А потом нашла сайт, где видосы с процессом показывают!

Теперь чуть покраснели уже вообще все. Ну, кроме сидящего тут же призрака, конечно. Он теперь всегда ел с нами.

Имени он своего так и не вспомнил, так что попросил Лизу дать ему новое. Она теперь ходила задумчивая, всё не могла определиться. Но за прошедший месяц полупрозрачный мальчишка легко стал членом нашей семьи.

— Чай будешь? — обратился к нему батя, чтобы развеять повисшую неловкость.

— Угу. Благодарю. — кивнул тот.

Отец залпом выпил свой чай и отдал парню пустую кружку. Со стороны это могло бы показаться глупой и злой шуткой. Но призраки именно так могут есть и пить.

Они поглощают как бы «умершую» пищу. Уже съеденную или выпитую кем-то, но ещё оставившую свой след.

В рот парня полилась полупрозрачная аурическая тень чая.

В общем, кончилось всё тем, что Рину начали учить бегать. Занялся этим батя — сейчас их с Дашковым работа подтормозилась из-за дел Мирона, так что он частенько сидел с детьми.

Конечно же, я тут же к ним присоединился. А вот Сашка с Лизой отказались.

— Да нафиг мне бегать, если Хвостик ещё вырастет и будет меня на спине катать?! Он во-о-от такой здоровенный будет! — показал Сашка что-то около двух метров роста.

«Если я стану таким большим, я тебя съем… хотя нет. Тогда у меня совсем не останется прислуги. А катать я никого не буду».

Все заулыбались. Мы прекрасно помнили, как Хвостик катал мелкого Сашку по зимним полям вокруг поместья. При всей своей кошачьей непокорности, когда реально нужно, он всегда приходит на помощь.

Если вежливо попросить.

— А я. я… Ну, я как-то пробовала бегать. — замялась Лиза, обычно не отказывающая мне в предложениях. — Но я как-то устаю быстро… и не нравится мне как-то… Простите.

Я подошёл к ней и потрепал по волосам. Заглянул в глаза и сказал:

— Лиза. Тебе не за что извиняться. Каждый должен расти в тех сферах, которые ему даются, либо в тех.которые ОН считает правильными. Сам человек, а не его друг, брат, сват. Понимаешь?

— Угу.

Не понимает, всё равно смущается…

— Ещё поймёшь. Ты уже не маленькая девочка, ты должна идти своим путём. А друзья тебя просто поддержат. Вот, в детдом ты ведь сама решила поехать. И как здорово всё закончилось. А могла бы тогда пойти со мной гулять и ничего не узнать.

Взгляд Лизы прояснился. На конкретных примерах ей явно пока схватывать проще. Это нормально — и многие взрослые-то дальше образного мышления ребёнка не уходят.

Чего ожидать от настоящего ребёнка?

— Поняла! Да, согласна! — уже уверенно кивнула Лиза. Я остался доволен.

В общем, с тех пор, когда сошёл снег, мы с Риной начали бегать. А Сашка с Лизой, научившись в клубе правилам дуэлей Властелина, всё чаще пытались их моделировать.

Под присмотром бати, конечно. Благо он со своими полями мог плюс-минус уравнивать шансы Хвостика и… Виктора.

Да, Лиза назвала призрачного мальчика Витей. После того как он доблестно принёс ей первую победу в такой дуэли, нагнав на Хвостика и Сашку панический страх.

В общем, жизнь шла своим чередом, жилось нам весело. Конечно, мы не совсем выпадали из общего напряжения взрослых, но одно было ясно:

Даже в семье, которая плетёт обширный заговор, есть место играм с детьми, пробежкам, походам по магазинам и прочим развлечениям.

Иначе ведь и никак — именно нелюдимые затворники без жизни всегда вызывают наибольшие подозрения… и, при этом, меньше всего могут сделать.

Просто потому что они не любят жизнь, ибо нельзя любить то, чего у тебя нет. Я как-то нашёл у бати на кровати книжку в обложке без картинок и подписей. Внутри подписей тоже никаких не оказалось.

Но, когда я открыл её, я просто пропал за чтением — так увлёк меня рассказ её автора.

Книга оказалась мемуарами. И один из отрывков, которые я прочёл там, повествующих о годах заключения в тюремной крепости, особенно ярко лёг на эти мои мысли.

«…Посадить навсегда живым и одиноким в гробницу человека, у которого все жизненные интересы лишь были в общественной и революционной деятельности, — то же самое, как не давать ему ни пить, ни есть, и он естественно увянет. Его мысль обращается прежде всего на воспоминания о прошлом или к мечтам о побеге и вертится, как в заколдованном кругу, пока через несколько лет все перемешается в его голове и он впадёт в тихое или в буйное помешательство. Спасаются в таких случаях только те, у кого были, кроме революционных, научные интересы и значительный запас предварительных разносторонних, лучше всего естественно-научных, знаний, которые можно обрабатывать даже без книг, улетая мыслью из стен своей гробницы в далекие мировые пространства, или в тайники стихийной и органической природы, или в глубину веков…»

Так и наша необычная семья. Когда я прочёл эти строки, я живо вспомнил Эльдану. Такую, какой я увидел её впервые.

Загнанную в угол, зациклившуюся на страхе и беспокойстве, близкую к помешательству женщину, готовую уже и убивать, наверное, если заподозрит в чём-либо неправильном.

Теперь, сбросив с себя это ярмо, она расцвела. Много смеётся, активно интересуется неродным для неё миром, занимается с дочерью и, по мере сил, помогает всем понемногу.

Если бы из плена собственных фантазий она, попав к нам, попала бы в этот самый «заколдованный круг» многолетнего постоянного беспокойства о судьбе нашего заговора — она бы, наверное, давно сошла с ума.