Архимед Вовки Грушина

— Мария Михайловна, что же все-таки случилось?

— Успокойтесь, граждане. Сейчас мы все выясним. Так как же вы сюда попали и что вы тут делаете?

Голоса на лестнице смолкли, Наступила тишина. Лева вздохнул, кашлянул несколько раз и заговорил каким-то особенным, хрипловато-пискливым голоском:

— Граждане, вы нас простите, пожалуйста! Извините, что наделали тут шум. Мы никакие не воры и не хулиганы, а просто мы собираем…

— Господи! Опять бутылки! — простонала женщина на нижней площадке.

— Для горючей смеси, — заторопился Лева. — Мы ходили-ходили — и не заметили, что уже поздно. И пришлось ночевать. Мы просто уронили коляску, и бутылки, разбились. Извините, пожалуйста. Мы подберем все и уйдем.

Лева опять закашлялся и смолк.

— В милицию надо, — убежденно проворчал чей-то бас.

И лестница заволновалась, зашумела:

— Я четырнадцать часов работал!

— Безобразие! Такой шум поднять!

— Тише, граждане! — сказала Мария Михайловна. — Нельзя же, в самом деле, так волноваться! Ну, чего вы хотите? Чтобы я отвела их в милицию?

Только теперь Миша понял, какую они допустили глупость. Ведь на лестнице было темно! Ведь ничего не стоило тихонько выйти во двор и отсидеться там где-нибудь в уголке. Он нащупал ногой нижнюю ступеньку и зашептал:

— Лева… Лева… удерем!

Поздно! Рука Марии Михайловны крепко взяла его за плечо. Ноги у Миши задрожали, ему захотелось плакать.

Но Мария Михайловна неожиданно разжала пальцы и провела рукой по спине мальчика.

— Гм! Граждане, куда же я их поведу? Они все мокрые.

Люди в парадном притихли.

— Как? — не понял кто-то.

— Я говорю: они мокрые насквозь.

На лестнице снова раздались, уже тише, недоумевающие голоса. Одни спрашивали, кто мокрый, другие отвечали, что мальчишки мокрые, третьи спрашивали, какие мальчишки, четвертые отвечали, что те, которых в милицию хотят отвести… Прошло минуты две, пока жильцы на всех этажах уяснили, в чем дело. Тогда громкий мужской голос спросил наверху:

— Где же это их… угораздило?

Ребята молчали.

— Слышите? Где это вы намокли? — повторила вопрос Мария Михайловна.

— Где? Под дождем, конечно. Три часа ходили.

— И все за бутылками? — спросил голос сверху.

— За бутылками.

— Вам что, платят за это?

— Странно просто! — обиделся Лева. — Конечно, ничего не платят!

— Общественники, значит?

— Конечно!

Голос хмыкнул, помолчал и сказал медленно:

— Слышите, граждане: работают, со временем не считаются.

— Да объясните же мне наконец, на что им эти бутылки! — опять простонала женщина на самой нижней площадке.

— А это очень просто, — ответила Мария Михайловна. — Это бутылки для горючей смеси. Смесь поджигают и бросают в неприятельский танк.

— Нет, не поджигают. Она сама воспламеняется от соприкосновения с воздухом.

— Всякие бывают смеси: и которые от спички и которые от воздуха.

Некоторое время в потемках горячо спорили о боевых свойствах зажигательных смесей. Миша и Лева с тоской слушали все эти разговоры, гадая, что с ними будут делать дальше. Но вот кто-то сердито сказал:

— Взбаламутил Гитлер весь народ!

— Всю Европу, проклятый, искорежил!

— Да я бы… да я бы не только бутылки… я бы всю мебель отдала, только бы он сгорел, проклятый!

— Чего там мебель! Вы бутылки-то отдайте.

— И отдам! Нюрка, пойди на кухню, там в углу, за бидоном, три бутылки.

Лева тихонько ударил Мишу кулаком в бок. Тот слегка дернул его за рукав.

Мария Михайловна устало проговорила:

— Ну, граждане, у кого там есть еще бутылки? Сдавайте скорее — и спать.

— Сейчас. У меня есть, — совсем не сердито сказал мужской голос, предлагавший отвести ребят в милицию.

Прошло минут пятнадцать. Мария Михайловна стояла с ребятами на самой нижней площадке и кричала:

— Граждане! Граждане! Будем организованными. Нельзя же мальчишкам по всем этажам бегать. Несите сами сюда!

По всей огромной лестнице вспыхивали и гасли спички, мигали огоньки свечей, и в их слабом, дрожащем свете двигались темные фигуры. Все несли бутылки на нижнюю площадку, где стояли двое ребят.

Маленькие и большие бутылки от вина и от лимонада, от пива и от соуса «кабуль» слабо цокали донышками о кафельный пол, и число их росло и росло.

Миша и Лева, изумленные, молчаливые, стояли и глядели на притекавшее из тридцати шести квартир богатство. Они стояли совершенно неподвижно, и только Миша шевелил губами, считая новые бутылки благоговейным шопотом:

— Сто двадцать восемь… Сто тридцать одна… Сто сорок…

Но они еще больше удивились, когда открылась дверь первой квартиры и из нее вышла длинная фигура в накинутом на плечи черном пальто. Это был седой гражданин в очках, обозвавший их хулиганами. Он подошел к ребятам, держа в одной руке бутылку, а в другой зажженную свечу, посмотрел на них, склонил голову набок и спросил:

— Позвольте… Молодые люди, а где вы будете ночевать?

— У меня можно, — сказал один из жильцов.

— Гм… У вас? А то, знаете, пожалуй, ко мне… У меня два дивана… электрический чайник…

И, медленно нагнувшись, гражданин поставил на пол бутылку с надписью «Боржом».

«КАЛУГА» — «МАРС»

В эту дождливую ночь совсем близко от городка ухали орудия. Немцы были в двенадцати километрах.

С маленькой станции только что ушел последний эшелон, увозивший в тыл женщин, стариков и детей. Коротко постукивая, прошли теплушки, в которых плакали младенцы, проползли длинные пассажирские вагоны с чуть заметным светом в замаскированных окнах, процокала открытая платформа с зенитным пулеметом и красноармейцами. Эшелон исчез в темноте. Шум его колес постепенно затих. На опустевшей станции осталось только несколько железнодорожников, часовые на перроне и среди путей, да двое мальчишек лет по одиннадцати, притаившиеся под башней водокачки.