Архипелаг Грез (сборник)

Одевшись, я сказал ей:

– Можешь оставить всю сотню.

– Мы договаривались на пятьдесят.

– Не за это, Эльва.

Она лежала на животе, слегка повернув шею, чтобы видеть меня. Прохладный воздух от вентилятора лохматил ее волосы. Я заметил, что кожа на ногах сзади повреждена. Шрамы покрывали внутреннюю сторону каждого бедра и нежную кожу под коленями.

– Ты уже заплатил. Мы договорились заранее.

– Тебе не помешают лишние деньги.

– Я хочу, чтобы ты пришел снова. Не за деньги.

Я бросил взгляд на стопку монет.

– Я все равно не возьму их. Купи что-нибудь ребенку.

Внезапно резким движением она встала с кровати – там, где бледная кожа соприкасалась с простыней, осталась нежная розовость. Эльва взяла монеты с комода и засунула в нагрудный карман моей рубашки.

– Пятьдесят.

Вопрос был закрыт.

Я услышал, как ребенок снова заворочался в соседней комнате. Эльва стрельнула глазами в сторону смежной двери.

– Не уходи. Я накормлю его, а потом…

– Кто отец ребенка?

– Мой муж.

– Где он?

– Его увели с собой шлюхи.

– Шлюхи?

– Файандлендки. Чертовы стервы забрали его, когда уходили.

Эльва рассказала мне, что во время последней оккупации в городе стояли шестнадцать женских отрядов. Они захватили в плен всех мужчин в городе. А когда наши войска освобождали город, файандлендки забрали мужчин с собой, оставив только стариков и сопливых мальчишек.

– Думаешь, твой муж жив?

– Наверное, жив. Я не слышала о массовых казнях, они просто берут пленных. Впрочем, откуда мне знать? Всякое могло случиться.

Она сидела на краю кровати, все еще без одежды. Я решил, что она снова плачет, но на лице Эльвы застыло суровое, упрямое выражение, в глазах ни слезинки.

Судя по звуку, ребенок в соседней комнате был готов разреветься.

– Почему ты хочешь, чтобы я остался? Ты боишься?

Эльва широко распахнула рот и положила палец на язык, не задевая зубов, колючих, словно лезвия пилы. Затем поводила пальцем по языку и сделала вид, что сосет.

– Тебе понравилось? – спросила она.

– Очень, – ответил я.

– Останься, ты мне нравишься.

Несколько мгновений я смотрел на нее, разрываемый желанием бежать куда глаза глядят, подальше от ее горестной жизни, и куда более глубоким чувством, зовущим меня остаться и убедить ее, что наша встреча больше, чем случайная связь. Тогда мне придется как-то вмешаться в ее жизнь, помочь ей.

– Не знаю, – беспомощно выдавил я.

– Тогда уходи. Значит, ты сделал свой выбор.

Я сделал выбор.

– Хочешь, чтобы я пришел еще? – спросил я.

– Твое дело. Цена остается прежней. Ни больше, ни меньше.

Эльва потянулась за длинным балахоном, сунув ногу в одну тапку и нащупывая другую. Я открыл дверь и несколько мгновений спустя стоял на грязной улочке, круто спускавшейся с холма.

Наутро я узнал, что нерегулярный паром зайдет в Виньо до обеда, и решил убираться с острова. В ожидании судна я бродил по узким улочкам, гадая, встречу ли Эльву.

Стояла влажная духота, и я расстегнул ворот рубашки. Оказалось, крохотные порезы немного кровоточат, что напомнило мне, как Эльва, дразнясь, водила острыми зубками по моей груди. Я дотронулся до самого длинного пореза. Болело несильно, но в ранке выступила кровь. Не подхватить бы инфекцию. Я принялся высматривать аптеку, чтобы купить мазь с антисептиком.

Город томился, придавленный жарой и безветрием, а влажный воздух душил, словно женская плоть. Я почувствовал, что задыхаюсь и непроизвольно верчу головой, пытаясь схватить глоток кислорода. И только оказавшись на пирсе, понял, что меня накрывает новый приступ. Впрочем, кажется, несильный. Довольный тем, что сумел определить причину недомогания, я почувствовал себя лучше.

Я вышагивал по пирсу, пытаясь нащупать сквозь неверную резину подошв твердость бетона. Рот и горло побагровели, ноги и спину ломило, а гениталии словно зажали в тиски. Ощущение физической агонии было таким неподдельным, что я отправился бы на поиски врача или аптекаря, если бы не боялся прозевать паром.

Опустив глаза, я заметил, что царапины на груди открываются и кровь выступает на рубашке.

Наконец показался паром. После того как он пришвартовался, я вместе с другими пассажирами двинулся к причалу. Потянувшись к заднему карману брюк, я вспомнил о местных трудностях с крупными купюрами. Но у меня еще оставались пять монет серебром, которые дала мне Эльва, и я опустил два пальца в нагрудный карман.

Неожиданно что-то теплое и мягкое обвилось вокруг них, и я в ужасе выдернул пальцы из кармана.

Рука!

Крохотная детская ручка, розовеющая в солнечном свете, отрубленная у запястья.

Я отпрянул, пытаясь стряхнуть ее.

В ответ она вцепилась в мои пальцы еще сильнее.

Я заорал и принялся как сумасшедший трясти кистью, но когда опустил глаза, отрубленная детская ручка по-прежнему сжимала мои пальцы. Отвернувшись от толпы пассажиров, я схватил ее свободной рукой и потянул что есть силы. Я тянул и тянул, потея от ужаса, однако добился лишь того, что хватка слегка ослабла. Я видел, что крохотные костяшки побелели от напряжения, а кончики пальцев вокруг ногтей, напротив, покраснели. Мои плененные пальцы пульсировали от боли – с такой силой их сжимал детский кулачок.

Из-за суеты на причале – с парома сходили приплывшие пассажиры – никто не обращал на меня внимания. Люди толкались, не желая уступать друг другу дорогу. Я встал поодаль, поглощенный ужасом происходящего, испуганно озираясь, уверенный, что не избавлюсь от ненавистной руки до конца моих дней.

Я больше не делал попыток оторвать ее, вместо этого я наклонился, наступил на ужасную руку ногой и навалился на нее всем весом. В ответ детская ручка сжала мои пальцы еще сильнее. Тогда я поднял ногу и со всей силы вдавил крохотную детскую ладошку в бетон.

Руку пронзила боль, но захват ослабел, и я наконец-то выдернул пальцы!

Детская ручка валялась на причале, крошечные пальчики все еще сжимались в кулачок.

Затем пальчики разжались, и рука ползком рванулась ко мне по бетону, словно раздутый алый паук…

Я занес над ней ногу и принялся топтать ее каблуком, снова и снова, еще и еще…

Крупная купюра опять вызвала недовольство паромщика, и, чтобы не ввязываться в спор, я заявил, что отказываюсь от сдачи.

Я был не в том состоянии, чтобы спорить. Меня била дрожь, рот и горло побагровели, а грудь и гениталии обжигала боль, которая усиливалась с каждой минутой. Я еле ворочал языком.