Архипелаг Исчезающих Островов

Все время, что жили с Андреем порознь, я – работая в типографии, он – на сплаве в вологодских лесах, переписка не прекращалась между нами. Особенно оживилась она летом того года, когда решено было наконец подать документы в МГУ.

Признаться, несколько смущала тригонометрия. Почему-то ее не изучали в нашей трудшколе, и теперь приходилось кряхтеть над нею дома, самим.

Даже когда съехались в Москве – в условленный день и час встретились на перроне Ярославского вокзала, – лицо моего друга сохраняло угнетенное выражение, как будто соседи по вагону всю дорогу донимали его вопросами: “А не назовете ли, молодой человек, формулы двойных и половинных углов?.. А не вспомните ли формулы преобразования произведений тригонометрических функций в алгебраические суммы?..”

Но тригонометрия не подвела нас. Мы выдержали!

Только что, побывав под низкими сводами университетской канцелярии, прочли свои фамилии в списке, вывешенном на стене. Мы выдержали экзамены и были приняты! Мы – студенты!

Какое-то блаженное состояние охватило нас. Не хотелось уходить отсюда, с этой скамеечки, от этих чугунных глобусов и приветливой зеленой листвы. Очень хорошо было сидеть так у подножия памятника и смотреть на Манежную площадь. Даже тихо накрапывающий дождик не мешал нам.

По-видимому, это испытывали не мы одни. Вскоре к нам подсел улыбающийся парень в майке – как выяснилось, пошехонец, наш земляк, – потом кучерявая черненькая девушка из Минска, сразу же принявшаяся цитировать Маяковского. Позже подошли несколько сибиряков: один из Бийска, остальные из Читы. Им уже не хватило места на скамейке, и они уселись по-турецки прямо на траву.

Не помню, почему зашел разговор о природе подвига.

– Обязательно ли совершается подвиг на войне, в бою? – спросил один из сибиряков. – Длится ли он всего мгновенье или может растянуться на долгие годы?

Кучерявая девушка из Минска вспомнила волнующие слова Энгельса: “венец жизни – подвиг!..”

Да, это было так! Это было прекрасно. Любая, самая скромная жизнь получает смысл, если человек стремиться увенчать ее подвигом.

Труд – это та же битва. Хорошо ворваться первым во вражескую крепость и водрузить на ней красное знамя. Но можно ведь поставить его и над станком в цехе!

Наше поколение решает спор между капитализмом и коммунизмом – между прошлым и будущим человечества. Мы – вестники будущего. Творя его, приближая его, мы различаем впереди прекрасные, tit не построенные города, диковинные, созданные руками человека растения, новые химические элементы в пустующих квадратах периодической системы Менделеева.

Нам предстоит свершить все это, чтобы победил коммунизм!..

Конечно, выражено это было как-то иначе, не помню уже, в каких именно словах, и, наверное, не так связно. Но ведь мы были в том счастливом возрасте, когда друг друга понимают с полунамека.

Ломоносов со своего пьедестала ласково смотрел на нас. Втайне я считал, что особенно ласково он смотрит на меня с Андреем. Всю жизнь свою великий помор был привязан к Сибирскому морю, как он называл Ледовитый океан. С десяти лет до девятнадцати ходил на рыбную ловлю с отцом. Став ученым, снаряжал экспедиции для достижения полюса. Первым разгадал вековую тайну льдов, зарождающихся у берегов Сибири и пересекающих океан.

Однако так разнообразна была деятельность этого русского гения, чтобы любой из студентов – будущий физик, будущий химик, будущий филолог – с тем же основанием мог принять на свой счет ласково-благосклонное выражение его лица.

Да, отсюда, с Моховой, острова Восточно-Сибирском море были куда лучше видны, чем из Весьегонска. До них, казалось, рукой было подать!..

А еще через несколько месяцев мы встретились с Лизой – неожиданно, в библиотеке имени Ленина.

В конце двадцатых годов новое здание еще не было построено, и все многочисленные посетители, преимущественно студенты, теснились в старом зале.

Был тот час, когда в зале делается особенно уютно от зеленого, теплого света абажуров. Мы стояли с Андреем на “антресолях”, у перил, как раз там, где прибита дощечка с надписью “Стоять воспрещается” и где, несмотря на это, всегда толкутся влюбленные парочки, шепчущиеся о своем счастье, а также одиночки, мрачно пережевывающие бутерброды.

– Петр Арианович сидел за одним из этих столов, – сказал я, глядя вниз.

– Угу! – пробормотал Андрей. – В году, наверно, одиннадцатом или двенадцатом…

– Как странно, что мы теперь здесь, где он обдумывал свою гипотезу!

– Что же странного?

Стоявшая неподалеку девушка с любопытством поглядела на нас и придвинулась. Я принял небрежную позу, Андрей отвернулся.

Вдруг меня тронули за локоть и шепнули:

– Курс норд-ост, верно?

Это могла быть только Лиза! Кто же еще, кроме нее, знал курс к нашим островам?

Но девушка ничем не напоминала бывшую девчонку с косичками. Над головой не торчали смешные мышиные хвостики. Веснушки остались в самом ограниченном количестве, и то лишь на кончике носа. Волосы были острижены коротко, под мальчика, только надо лбом оставлена небольшая гривка, которой она ловко встряхивала по временам. Но ладошка на ощупь была такой же теплой и твердой.

– Я сразу поняла, что это вы, – затараторила она, держа нас за руки. – Ты так же щуришься, Леша, а Андрей глядит таким же букой.

Но тут с кислым лицом приблизилась библиотекарша и попросила “восторги по случаю встречи” перенести на лестницу.

– Я знала, что встретимся, знала! – повторяла она. – Ведь Петр Арианович велел нам, чтобы мы были вместе…

– Не забыла Петра Ариановича?

– Что ты! – удивилась она. – Ведь он научил меня читать и писать. Этого забыть нельзя!..

Лиза оказалась самой нетерпеливой, самой азартной из нас. Она готова была отправиться на поиски островов в Восточно-Сибирском море хоть сейчас.

Но, кроме того, по ее словам, она должна “найти себя”.

Что, собственно, это означало: “найти себя”?

– Обратилась бы в милицию, в бюро утерянных вещей, – поддразнивал я.

Она не обиделась. Только повернула ко мне расширенные карие, довольно красивые глаза и сказала:

– Ах, Леша, ты ничего не понимаешь, ничего!..

“Поиски”, по-видимому, давались нелегко. Как-то Лиза, возвращаясь с диспута Луначарского и митрополита Введенского, сказала нам со вздохом:

– До чего же хочется на Луначарского быть похожей!..

– Как! – притворно удивился я. – Чтобы в пенсне и с бородой?

– Чтобы все знать, как он! Чтобы уметь сразить врага остротой, сшибить с ног!.. Я подумаю еще, может, на литфак пойду… – Она опять вздохнула. – Отчего, ребята, я такая жадная? Всюду хочу поспеть сама. Музыку слушаю – хочу быть композитором или дирижером. Книгу читаю – мечтаю писать. По мосту иду (мы переходили Москву-реку) – хочу, чтобы мой был мост, чтобы я строила его. И всюду хочу первой… Это плохо – хотеть быть первой?