Архипелаг
Шрифт:
— А ведь я — тоже человек с лодки, — говорит Гэвин, гладя его за ушами. — Ты понимаешь? Я мог бы быть тем человеком с лодки.
Какое-то время они возятся, играют. Гэвину нравится этот белый пес, его молодой задор, гладкий мех, острые зубки, прикусывающие его пальцы, но он видит, что каким-то чудесным образом песик умудрился забыть, что совсем недавно похожий на Гэвина человек выбросил его за борт как пакет с мусором.
* * *
Они снова пускаются в путь, включают автопилот — архипелаг
— До свидания! — произносит он вслух и велит Оушен помахать на прощание рукой Гуна-Яла и всем остающимся здесь индейцам.
— А куда мы теперь плывем, пап? — спрашивает Оушен.
— Мы держим путь в Панаму, где пройдем сквозь участок суши по каналу.
— Что такое канал?
— Такой водный проход, путь напрямик.
— Мы пойдем напрямик?
— Да, детка, через сушу.
— Ничего себе!
— Тебе понравится.
Нога у Оушен еще перебинтована, но шрам на голени подживает. Гэвин видит, что дочь снова что-то тревожит.
— Моя мама заснула, — сообщает она Фиби.
Фиби молча кивает.
Гэвин уже не одергивает ребенка, ему не страшно, что дочь поставит его в неловкое положение. Они с Фиби перешли в новую стадию отношений и без ложного смущения могут рассуждать о чем угодно.
— А у тебя есть мама? — интересуется Оушен.
Фиби закатывает глаза, Гэвин усмехается.
— Была. Но она скончалась три года назад.
Оушен важно кивает, но, похоже, слова «скончалась» она не понимает.
— Моя мать умерла, потому что слишком много курила и нервничала, — объясняет Фиби.
Оушен вздрагивает, поднимает голову.
— Твоя мама умерла?
— Да.
— Как та рыба?
— Ну, не совсем так, конечно, но… да, она перестала дышать.
— Она просто… легла и умерла?
— Вроде того.
— А вот моя мама легла и заснула… в чем же разница?
— Разница в том, что твоя мама сможет проснуться. А моя — нет.
— Никогда?
— Никогда. — Фиби печально улыбается.
— Моя мама обязательно проснется, — говорит Оушен.
— Конечно, я в этом не сомневаюсь.
— Мне так жалко твою маму.
— Ничего, я уже это пережила.
— А хочешь, я буду твоей мамой?
Фиби невольно издает смешок.
— Ты?
— Почему нет? Я же вырасту когда-нибудь? Тогда и стану твоей мамой. Что в этом смешного?
— Хорошо, договорились, — говорит Фиби, отворачивая лицо. — Я-то совсем не против!
Они поднимают парус и идут дальше, периодически меняясь местами за штурвалом. Море оделось в платье нового цвета, теперь изумрудное, берега тоже меняют очертания: береговая линия изрезана, как на северном побережье Тринидада. Неудивительно, ведь когда-то Тринидад и сам был частью побережья Южной Америки. Глядя на этот знакомый пейзаж, Гэвин чувствует прилив уверенности в себе. Конечно, они заплыли очень далеко, но все же — слава богу! — это
не Япония. Господи, что бы он делал в Японии? Он не представляет себя под парусом на другом конце света, в тех холодных неприветливых морях. Позже вечером, когда они бросают якорь в крошечном заливе, Фиби вдруг поворачивается к нему.— Я собираюсь сойти с яхты завтра, — говорит она спокойно.
Гэвин неприятно поражен. Они не обсуждали, где именно она сойдет с «Романи», но, конечно, рано или поздно это должно было случиться. Завтра он собирался заказать по телефону платный проход по Панамскому каналу, ему должны прислать лоцмана, в одиночку проходить по каналу не разрешается. Он знал, что Фиби покинет их до этого момента, они же договаривались, что дойдут вместе только до Панамы. Но сердце у него все равно падает — уже завтра? Так скоро? Он отворачивается, смотрит на море. Затем переводит взгляд на сидящую в кокпите дочь.
— Да, я сойду в Пуэрто-Линдо, это следующий порт. Мой бойфренд Дэниел ждет меня там, мы доедем до Панамы на автобусе.
— На автобусе? — спрашивает Оушен, поднимая голову.
— Да, поживем в Панама-Сити несколько дней, потусим с друзьями, а затем рванем на север, в Мексику.
— Ты поедешь на автобусе вместе с хиппи? На том автобусе, который как стихотворение?
— Да нет же!
— А на каком тогда?
— На обычном рейсовом автобусе, который довезет нас до Панама-Сити.
Фиби говорит медленно, подбирая слова и глядя Оушен прямо в глаза, но Оушен все еще не осознала их смысл. Его девочка пока не имеет представления о географии, она не знает, в какой точке мира они находятся. Да и что ей до этого? Для нее важны близкие: ее папа, ее Сюзи. А в последнее время к этому кругу присоединилась и Фиби.
Оушен опускает голову, пальцем ковыряет бинт на ноге. Ее брови сходятся у переносицы, ресницы начинают дрожать. «Сейчас начнется!» — с замиранием сердца думает Гэвин. Его девочка еще пытается бороться со страшной новостью: Фиби покидает их… Но боль уже захлестывает ее, она невольно подтягивает к груди колени, маленькая грудка судорожно поднимается и опускается, в глазах закипают первые горячие слезы.
— Мне так жаль, — растерянно произносит Фиби, пытаясь говорить с Оушен как со взрослой, — но наши пути завтра разойдутся. Я ведь… — Она пускается в пространные объяснения, но тут из груди Оушен вырывается первый отчаянный, горький всхлип, предвестник большого взрыва.
Гэвин знает свою дочь: сейчас она охвачена яростным, всепоглощающим гневом. С перекошенным лицом Оушен бросается по пол кокпита, кричит, извивается, бьет руками и ногами, не в силах противостоять обрушившемуся на нее урагану чувств. Разочарование, боль, ярость насквозь прожигают ее маленькое тело, и она рыдает, выкрикивая одно слово:
— Нееееет!
Гэвин не пытается поднять дочь с палубы, приласкать, утешить. К чему? Ведь и он охвачен гневом и разочарованием от предательства Фиби. Он не думал, что расставаться будет так больно. Он целый год провел вдали от жены: страдал, скучал по ней, любил, порой не в силах был выносить одиночества! Его душа была изранена, в ней бушевали вихри под стать тем, что взрывают сейчас сердце его ребенка, ведь Клэр бросила их обоих. Да, бросила, ушла, разрушила все, что они с таким трудом создавали. И что теперь прикажете делать — запретить дочке любить и страдать?